Тело Кристины - Макс Монэй Страница 29

В данный момент я истекаю кровью сразу в трех местах. И все разные. Во-первых, она хлещет из плеча, которое ярко-алого цвета из-за рваной раны. Вторая рана — от бедра до подмышки — в правом боку. Она менее глубокая, но не менее кровоточащая.

Мой язык ко всему прочему, кроме гемоглобина, выделяет еще и желтый сладковатый гной, по консистенции что-то среднее между костным мозгом и взбитыми яйцами.

Из-за всего этого на полу творится бог знает что — адское месиво, кровавые помои. Остается только добавить, чтоб вы знали, что я только что получил хорошую взбучку.

Там, за дверью, оказался кто-то очень вне себя, который как раз меня поджидал. Сто пятьдесят кило в полном бешенстве по совершенно необъяснимым для меня причинам. Центнер с половиной, который дышал злобой и ненавистью и благоухал прогорклым маслом из дешевого ресторана. Десятки тысяч калорий в комплекте из красного х/б, закапанного жиром.

Крупная сеть ресторанов быстрого питания должна сменить логотип.

С осколком в руке, с полной уверенностью в себе, я открыл дверь без тени страха и сомнений. Так, будто страх, вызываемый постоянно в одно и то же место, к одному и тому же клиенту, восстал и не приехал на вызов. Против такого моржа никакие другие тактики невозможны, как только броситься напролом в самую гущу. Я тут же рассек ей ляжку, с первого удара.

Продолжение было не таким героическим, как хотелось бы, потому что меня быстро обезоружили и обратили это преимущество в свою пользу.

Не самый лучший эпизод в моей жизни, точно вам говорю.

Допустим, я позволил ей продырявить себя немножко, признаю, мне больше нет смысла утруждать себя враньем.

Чтобы быть честным до конца, я здорово пожалел об этом в ту же секунду, потому что мне стало очень больно.

Да-да, и боль была впечатляющая.

Еще немного, и я потерял бы сознание.

Выведенный из себя ее нападением, я убрался восвояси, хлопнув ей дверью по носу. Невежливо, конечно, но за что боролась, на то и напоролась. Питер Пен сделал мне замечание по этому поводу. Он считает, что подобное отношение к даме недопустимо, оно недостойно настоящего игрока в шахматы.

Пошел он, старый инфантил.

Я свернул ему шею, Питеру Пену. Потому что все эти его бесконечные шуточки, которые он нам сбагривает по дешевке, особенно в те моменты, когда наконец воцаряются долгожданный покой и тишина, начинают серьезно разлаживать работу центральной нервной системы. Вам не кажется? Я и Жак в этом уверены.

Нас не надо выводить из себя. Ни Жака, ни меня.

Я все сказал.

Тема закрыта.

Грамотный удар локтем — и дверь снова резко распахивается. Прямо напротив двери стоит моя жена. Прислонившись к стене. Она шелушит орешки с буддистской невозмутимостью. Коридор покрыт ореховой скорлупой, как паркетом. По сторонам этой булимички недоделанной лежали две груды консервов, булочек в вакуумной упаковке, мадленок. Как крепостные стены. Среднестатистическому едоку тут хватило бы прокорма не на пару недель. Моя обжора приготовилась к долгой осаде.

Малышка знала, что рано или поздно я все равно высуну нос. Ну что ж, она угадала. Проблема ожидания решилась сама собой. Она перетащила в наш коридор все содержимое соседнего супермаркета.

Теперь вы угадайте. Оправдания в ассортименте: я не стал бы так бесцеремонно кромсать окорочка моей индюшечки без предварительного извещения по почте. Я спросил бы ее о причинах столь изысканного бивуака у меня под дверью, но… Правильно. Мой зараженный язык так распух, что я могу лишь стонать, как бездомный бродяга.

Господи, сколько войн на земле начиналось из-за вовремя неустановленного контакта.

А сколько войн закончилось плачевно из-за того, что по обе стороны баррикад никто не мог вспомнить слова «мир».

Когда я увидел ее, это слово было первое, что пришло мне в голову. Но оно застряло у меня в горле: сгустки запекшейся крови и гноя не позволили ему прозвучать. В три маха локтя я очутился на ней, готовый не поддаваться ни на какие умоляющие взгляды. У, какие мы гордые! Моя девочка оказалась выше этой дамской самообороны, она не будет защищаться женскими слабостями. Мы предпочли дождаться удара, избежать которого не представлялось никакой достойной возможности, потом вытащить из собственной плоти лезвие, оставленное там по глупости или по любви (не вижу существенной разницы), и начать спускать с меня шкуру с завидным энтузиазмом. Она истыкала меня, как сало перед шпиговкой.

Ни я, ни она не издали ни единого звука, ни крика боли, ни бешеного рыка. Наш поединок закончился при бурном сопении, в шуме дыханий, звуке разрываемой одежды и скрипе старого паркета.

Эта немота придала реальности такой трагизм, какой обычно придает минута молчания удачному покушению.

Искалеченный донельзя, я все-таки успел вырваться из ее великаньих рук, крепких, как столярные тиски. К ее несчастью, они были жирные после чипсов и жареных орешков и достаточно скользкие, чтобы из них выскочить. Я выскользнул, как палец из кольца, который на крайний случай мылят мылом, когда кольцо становится совсем мало.

На долю секунды ее глаза встретились с моими. За эту секунду в них промелькнуло две тысячи лет ненависти к человечеству и целая вечность любви ко мне.

Вы мне не верите? Вы не можете в это поверить?

Клянусь вам, потому что даже огромные черные круги, которые поплыли у меня перед глазами, оповещая о скорой потере сознания, не поколеблют моей уверенности.

Боль, какая бы она ни была, не могла перебить адекватность моего восприятия.

Она любит меня. В такие минуты глаза не лгут.

Она любит меня и может хоть до потери сознания тыкать меня ножичком, я своего мнения не изменю.

А вот дыра, которую я проделал в ней, оказалась глубокой. До кости. Ее рана выплескивает столько крови там, за дверью, что и ко мне в комнату натекло. У меня на глазах два наших кровавых потока сливаются в одном любовном акте, согласно юридически оформленной только что доверенности. С этой минуты мы официально вступаем в свои права. Я кончаю прямо в эту красную лужу и, не складывая рук для молитвы, прошу, чтобы по ту сторону двери у кого-то тоже случился оргазм.

Чтобы по ту сторону двери кто-то был еще жив.

Жак, горошина из-под принцессы, считает, что прошло уже три дня. Я отрицаю изо всех сил его попытку подорвать мой авторитет предводителя и, пользуясь личным диалектом из одних гласных звуков, потому что согласные слишком болезненны для меня, доказываю ему наглядно, приводя факты в подтверждение, что в действительности прошел всего час. Или два. Но не больше! Он не понимает ничего, я его не осуждаю, я бы сам ничего не понял. Я говорю, как дитя-маугли, которое первый день вышло из леса. Пришлось заткнуться.