Алмазная колесница - Борис Акунин Страница 29

Лампу напарники не зажигали, да в ней и не было особеннойнужды — поблизости горел уличный фонарь. Ночные часы тянулись медленно.

Время от времени звонил телефон — подчинённые рапортовали,что сеть расставлена, все люди на местах, бдительность не ослабевает.

О деле у Эраста Петровича и Евстратия Павловича всё уж былопереговорено, а на отвлечённые темы разговор не клеился — слишком различался упартнёров круг интересов.

Инженер-то ничего, ему молчание было не в тягость, а вотнадворный советник весь извёлся.

— Графа Лорис-Меликова знавать не приходилось? —спрашивал он.

— Как же, — отвечал Фандорин — и только.

— Говорят, объёмного ума был человек, даром чтоармяшка.

Молчание.

— Я, собственно, к чему. Мне рассказывали, что егосиятельство перед своей отставкой долго разговаривал с Александром Третьимнаедине, делал разные пророчества и наставления: про конституцию, пропослабления инородцам, про иностранную политику. Покойный государь, какизвестно, разумом был не востёр. После со смехом рассказывал: «Лорис менявздумал Японией пугать — представляете? Чтоб я её опасался». Это в 1881 году,когда Японию никто и за страну-то не считал! Не слыхали вы этого анекдота?

— Д-доводилось.

— Вот какие при Царе-Освободителе министры были.Ананасу Третьему не ко двору пришлись. Ну а про сынка его Николашу и говоритьнечего… Воистину сказано: «Захочет наказать — лишит разума»… Да не молчите вы!Я ведь искренне, от сердца. Душа за Россию болит!

— П-понятно, — сухо заметил Фандорин.

Даже совместная трапеза не поспособствовала сближению, темболее что ели каждый своё. Мыльникову филёр доставил графинчик рябиновой,розовое сало, солёные огурчики. Инженера японский слуга потчевал рисовымиколобками с кусочками сырой селёдки и маринованной редькой. С обеих сторонпоследовали вежливые предложения угоститься, столь же вежливо отклонённые. Поокончании трапезы Эраст Петрович закурил голландскую сигару, Евстратий Павловичпосасывал эвкалиптовую лепёшечку от нервов.

В конце концов, в установленный природой срок наступилоутро.

На площади погасли фонари, над влажной мостовой заклубилсяпар, пронизываемый косыми лучами солнца, под окном погребального бюро потротуару запрыгали воробьи.

— Вон он! — вполголоса сказал Фандорин, последниеполчаса ни на миг не отрывавшийся от бинокля.

— Кто?

— Наш. З-звоню жандармам.

Мыльников проследил за направлением инженеровых окуляров,приник к своим.

Через широкую, почти безлюдную площадь семенил человечек внатянутом на уши картузе.

— Точно он! — хищно прошептал надворный советник ивыкинул фортель, не предусмотренный планом: высунулся в форточку, оглушительнодунул в свисток.

Эраст Петрович застыл с телефонной трубкой в руке.

— Вы что, рехнулись?!

Триумфально оскалившись, Евстратий Павлович бросил черезплечо:

— А вы как думали? Что Мыльников железнодорожным всюславу отдаст? Хрену вам тёртого! Мой япошка, мой!

С разных концов площади к кургузому человечку неслисьфилёры, числом четверо. Заливисто свистели, грозно орали:

— Стой!

Шпион послушался, остановился. Повертел головой во всестороны. Убедился, что бежать некуда, но все-таки побежал — вдогонку за ранним,пустым трамваем, что с лязгом катил в сторону Зацепы.

Филёр, бежавший наперерез, решил, что разгадал намерениеврага, — бросился навстречу вагону и лихо впрыгнул на переднюю площадку.

Тут как раз и японец догнал трамвай, однако внутрь не полез,а с разбегу подпрыгнул, зацепился руками за перекладину висячей лесенки и в двасчета оказался на крыше.

Агент, оказавшийся в вагоне, заметался среди скамеек — неуразумел, куда подевался беглец. Трое остальных кричали, махали руками, но оних жестикуляции не понимал, а дистанция между ними и трамваем постепенноувеличивалась.

От вокзала на диковинное представление пялились зрители:отъезжающие, провожающие, извозчики.

Тогда Евстратий Павлович высунулся в форточку чуть не допояса и оглушительным, иерихонским голосом возопил:

— Трамвай тормози, дура!

То ли филёр услышал начальственный вопль, то ли смикитилсам, но кинулся к вагоновожатому, и тут же завизжали тормоза, трамвай замедлилход, и отставшие филёры стали быстро сокращать дистанцию.

— Врёт, не уйдёт! — удовлетворённо констатировалМыльников. — От моих орлов — нипочём. Каждый из них стоит десятка вашихжелезнодорожных олухов.

Трамвай ещё не остановился, ещё скрежетал по рельсам, амаленькая фигурка в пиджачке пробежала по крыше, оттолкнулась ногой, сделаланемыслимое сальто и аккуратно приземлилась на газетный киоск, стоявший на углуплощади.

— Акробат! — ахнул Евстратий Павлович.

Фандорин же пробормотал какое-то короткое, явно нерусскоеслово и вскинул к глазам бинокль.

Запыхавшиеся филёры окружили деревянную будку. Задравголовы, махали руками, что-то кричали — до похоронной конторы доносилось только«мать-мать-мать!».

Мыльников возбуждённо хохотал:

— Как кошка на заборе! Попался!

Вдруг инженер воскликнул:

— Сюрикэн!

Отшвырнул бинокль, выскочил на улицу, громко закричал:

— Берегись!!!

Да поздно.

Циркач на крыше киоска завертелся вокруг собственной оси,быстро взмахивая рукой — будто благословлял филёров на все четыре стороны. Одинза другим, как подрубленные, мыльниковские «орлы» повалились на мостовую.

В следующую секунду шпион мягко, по-кошачьи спрыгнул вниз,помчался вдоль улицы к зияющей неподалёку подворотне.

Инженер бежал вдогонку. Надворный советник, в первый мигостолбеневший от потрясения, кинулся следом.

— Что это? Что это? — кричал он.

— Уйдёт! — простонал Эраст Петрович.

— Я ему уйду!

Мыльников выдернул из-под мышки револьвер и, как истинныймастер, открыл стрельбу на бегу. У Евстратия Павловича были основания гордитьсяметкостью, движущуюся фигуру он обычно клал с пятидесяти шагов первой же пулей,но тут просадил весь барабан, а попасть не сумел. Чёртов японец бежал странно,то косыми скачками, то зигзагами — попробуй подстрели.