Мое первое убийство - Леена Лехтолайнен Страница 29

Затем вступил хор. Я узнала «Реквием» Моцарта. Мрачная музыка, тяжелые слова, без проблеска надежды. «Приходит день слез, и предстает человек перед судом Божиим». Был ли Юкка плохим человеком? Да, он был бесцеремонным типом, который обращался с людьми, как с вещами. Но был ли он плохим? Не глядя на хор, я различала тенор Юри и богатый, сочный голос Мирьи. Наверное, самое красивое, что в ней есть, — это голос. Вели басы, звенело сопрано, все голоса звучали ровно и слаженно. Я смотрела на Тулию — ее бледное лицо покрылось легким румянцем.

Чтение Библии, слова молитвы — я едва все это слышала. Казалось, молодой, серьезного вида священник обращался прямо к родителям Юкки. Я заметила, как Пия роется в сумочке в поисках носового платка. Следует допросить ее как можно скорее. Сиркку снова схватила Тимо за руку. Для этих двоих я еще не придумала мотив для убийства. Хотя я легко могла представить, как Тимо, разъяренный тем, что кто-то обижает Сиркку, изо всех сил бьет обидчика. На мой взгляд, Тимо относился к той породе мужчин, которые будут до последнего защищать свою женщину, если ее кто-то обидит. Меня никто никогда не защищал, но я, собственно, никогда того и не хотела. Наоборот, вспомнила, как сама однажды врезала одному алкоголику, когда он сказал что-то оскорбительное про длинную прическу моего друга-орнитолога.

Была ли у Тимо и Юкки причина встречаться ночью? Может, под буквой «Т» в ежедневнике Юкка подразумевал Тимо? Надо бы проверить, а вдруг у кого-нибудь из этих двоих найдутся детали от самогонного аппарата? Священник закончил проповедь, Тойвонен встал около органа лицом к хору, мужчины начали петь. «Ты ушел рано, ты ушел ночью…» По всей видимости, они решили исполнять эту песню только мужской партией, потому что женщины совсем раскисли и не могли петь. Мужчин в хоре было всего шестеро, причем Антти и Юри были крайними в голосовой палитре — бас и тенор.

Первой заплакала мать Юкки, затем волна плача покатилась по рядам, захватила родных и знакомых и приблизилась к хору. Тулия и не пыталась скрыть слезы, они градом катились по щекам. Мне захотелось подойти к ней и утешить. Пия спряталась за темноволосой головой стоявшего впереди нее исполнителя, незнакомая мне девушка всхлипывала так громко, что было слышно даже на балконе. Тойвонен размахивал дрожащими руками, нервно дергая своей козлиной бородкой. И только Мирья спокойно возвышалась среди этого горя с бесстрастным выражением лица. Я думала, сколько же притворства в ее показном спокойствии. Или она настолько ненавидела Юкку, что теперь радовалась его смерти? Почему?

Меня восхищало самообладание мужской части хора. В современном обществе мужчины не имеют права впадать в истерику от горя, плакать публично. Но как же они могли так спокойно и слаженно петь среди общего плача и стенаний? Мать Юкки просто рыдала в голос, несмотря на принятые успокоительные. Красиво и легко звучал тенор Юри. Он был похож на звучание чудесного музыкального инструмента, хотя обычно Юри разговаривал несколько сипловато. Я заметила, что лицо второго тенора как-то странно сморщилось. Низкий голос Антти вел партию первого баса, казалось, он обращается прямо к матери Юкки: «Далеко сейчас усопший, далеко…» Когда отзвучали последние аккорды, я почувствовала во рту вкус крови. Видимо, прокусила нижнюю губу, пытаясь сдержать слезы.

К счастью, отпевание вернуло меня на землю. Я даже разозлилась. Священник в проповеди пытался обойти тему, каким образом Юкка умер. Наверное, ему действительно было сложно об этом говорить, особенно принимая во внимание то, что убийство еще не раскрыли и убийца скорее всего находился в церкви. Священник говорил, что Господь проявил мудрость и дал Юкке возможность спокойно уснуть. Я ненавижу, когда о смерти говорят такими красивыми словами. Вряд ли священник так говорил, если бы ему довелось увидеть труп Юкки в море. Это было совсем не похоже на спокойный сон.

Хор снова запел. «Лодочку река несет…» Сопрано дрожало, я видела, что Пия едва держится. Эту песню они беззаботно репетировали в Вуосаари. И как по-другому звучала она для них сейчас. «Море, твердь — все умирает…», — мрачно вел свою партию бас. «Лишь во сне — мечта о лучшем, о весне, об утре раннем…», — подхватил через мгновение весь хор. Для Юкки весна больше не наступит никогда.

Я наблюдала за потоком людей с венками и букетами. Было невыносимо тяжело, я старалась отвлечься, думая, например, о том, как жаль, что столько великолепных цветов будет похоронено вместе с гробом. Мать Юкки едва стояла на ногах, опираясь на руку мужа. Родственники, затем коллеги возложили цветы. Секретарь Юкки положила цветы, Марья Мяки уверенным голосом произнесла ничего не значащую речь.

Последними к гробу принесли венок от хора. Его несли Тойвонен и какой-то краснощекий бас. Интересно, что никто из друзей Юкки — Юри, Антти, Тулия или даже председатель хора Тимо — не вызвался помочь Тойвонену.

Все присутствующие в церкви прошли мимо гроба и возложили цветы, но я не заметила, чтобы чей-то букет или венок был подписан двумя буквами — «М. М.». Непохоже также, что здесь присутствовала женщина, о которой он делал заметки в своем ежедневнике. Вполне возможно, ведь Хейкки Пелтонен сказал, что они хотят организовать скромные похороны, да и объявление о смерти Юкки не было напечатано в газетах.

Наверное, я зря пришла в церковь.

И наивно было предполагать, что убийца как-то проявит себя на похоронах. Мне стало совсем не по себе, когда хор запел «Да исполнится твоя воля, Господи». «И воля убийцы?» — подумала я. Согласно библейской морали убийца должен быть пойман и наказан. Око за око, зуб за зуб. Господи, неужели я действительно хочу поймать убийцу Юкки? Неужели я хочу отомстить и восстановить справедливость? Но неужели именно я должна бросить первый камень?

Работа полицейского подразумевает эмоциональную привязанность к расследуемому делу. Сочувствие к потерпевшему, желание понять, чем руководствовался преступник. Я почувствовала, что невольно принимаю случившееся слишком близко к сердцу. И расстроилась. Я не хотела снова пересматривать шкалу своих моральных ценностей, думать о несправедливости случившегося и размышлять о силе наказания. Поступив на работу в полицию, я мечтала, что изменю мир к лучшему. Но нет, каждый должен делать свое дело — полицейский ловить школьников, разрисовывающих по ночам стены зданий граффити, или молодежь, пробующую гашиш, а судья раздавать всем справедливые наказания. Каждому свое.

Тойвонен вышел из-за органа, и раздались звуки «Лагро» Генделя. Присутствующие в церкви сидели на своих местах, ожидая, когда направятся к выходу ближайшие родственники. Отец Юкки помог встать со скамьи своей жене, осторожно придерживая ее под локоть. Майса Пелтонен поднялась, было видно, что ее сотрясает дрожь. И вдруг она закричала, заглушая звуки органа:

— Ты, чудовище, убившее моего сына! Как ты посмело прийти в церковь, как ты можешь петь здесь, у гроба моего сына, как… — Крик превратился в плач, отец Юкки обнял жену за плечи и повернул к себе, прижимая лицом к груди, словно пытаясь заглушить ее слова. Тойвонен дирижировал, остальные присутствующие смущенно смотрели в пол и на потолок. В хоре пели, не глядя друг на друга. Красный как рак Тимо сжимал руку Сиркку, а та кусала губы, будто пыталась сдержать рыдания. Пия закрыла лицо носовым платком. И только Мирья была совершенно спокойна.