Наш человек в Гаване - Грэм Грин Страница 28

— Какая аппетитная, круглая сумма, — сказала Беатриса.

— Конец. Принимайтесь за дело. Что вы копаетесь?

— Хочу найти подходящую фразу. Я не очень люблю «Шекспира для детей», а вы?

— Тысяча семьсот долларов, — мечтательно произнес Уормолд.

— Надо было довести ее до двух тысяч: А.О. любит круглые цифры.

— Боюсь показаться слишком расточительным, — сказал Уормолд.

Тысячи семисот долларов наверняка хватит на то, чтобы Милли могла пробыть год в одной из школ для благородных девиц в Швейцарии.

— У вас такой самодовольный вид, — сказала Беатриса. — А вам не приходит в голову, что вы посылаете человека на верную смерть?

«Вот-вот, этого-то как раз я и хочу», — подумал Уормолд.

— Передайте им в консульстве, — сказал он, — что телеграмма должна пойти вне всякой очереди.

— Телеграмма длинная, — сказала Беатриса. — Как вы думаете, такая фраза подойдет: «Он представил королю Полидора и Кадвала и объявил ему, что это два его пропавших сына — Гвидерий и Арвираг». Неправда ли, Шекспир бывает скучноват?

Через неделю он пригласил Беатрису поужинать в ресторане возле порта, где подавались только рыбные блюда. Запрошенную сумму утвердили, урезав ее на двести долларов, так что пристрастие А.О. к круглым цифрам все же сказалось. Уормолд представлял себе, как Рауль едет на аэродром: впереди — опасный полет. Но финал еще неизвестен. Как и в подлинной жизни, всякое может случиться. Герой начнет своевольничать: его схватят еще до того, как он сядет в самолет, задержит полицейская машина… Он исчезнет в застенках капитана Сегуры. В печати об этом не появится ни строчки. Уормолд предупредит Лондон, что прекращает радиосвязь, так как Рауля могут вынудить их выдать. Отправив последнее сообщение, они разберут передатчик и спрячут части; целлулоид будет наготове, чтобы предать все огню… А может быть, Рауль вылетит благополучно и они так никогда и не узнают, что же стряслось с ним над горами Орьенте. Во всей этой истории ясно было одно: Рауль не прилетит на Ямайку и не доставит никаких снимков.

— О чем вы задумались? — спросила Беатриса.

Он еще не притронулся к фаршированному омару.

— Я думал о Рауле.

С просторов Атлантики задул свежий ветер. Замок Морро по ту сторону бухты высился как океанское судно, прибитое к берегу штормом.

— Вы за него беспокоитесь?

— Конечно, беспокоюсь.

Если Рауль вылетит в полночь, он сядет в Сантьяго для заправки как раз перед рассветом; там у него свои ребята: ведь в провинции Орьенте каждый — мятежник в душе. Потом, как только рассветет и можно будет снимать — но еще до появления в воздухе патрульных самолетов, — он полетит в разведку над горами и лесами.

— А у него сейчас нет запоя?

— Обещал, что пить не будет. Впрочем, кто его знает.

— Бедняга Рауль.

— Бедняга Рауль.

— Жизнь его не баловала. Вам следовало познакомить его с Тересой.

Он кинул на нее испытующий взгляд, но, судя по всему, она была занята омаром.

— Хороша конспирация!

— А ну ее к черту, вашу конспирацию!

После ужина они пошли домой по Авенида де Масео, держась подальше от моря. В эту дождливую, ветреную ночь здесь было мало прохожих и еще меньше автомобилей. Валы набегали и разбивались о дамбу. Брызги перелетали через широкую дорогу, где днем в четыре ряда шли машины, и падали дождем у подножия изрытых солью и ветром колонн. Тучи неслись с востока; Уормолд подумал, что и его, как эти камни Гаваны, разъедает ветер времени. Пятнадцать лет — немалый срок.

— Может быть, один из огоньков вон там, наверху, — это он, — произнес Уормолд. — Как ему, должно быть, одиноко.

— Ну, это литература, — сказала она.

Он остановился как вкопанный под одной из колонн и бросил на нее тревожный взгляд.

— Что вы сказали?

— Да ничего. Иногда мне кажется, что вы смотрите на ваших агентов как на марионеток или героев романа. Но ведь там наверху живой человек, верно?

— Вы плохо обо мне думаете.

— Простите. Я не хотела вас обидеть. Расскажите о ком-нибудь, кто вам по-настоящему дорог. О вашей жене. Расскажите о ней.

— Она была красивая.

— Вы по ней скучаете?

— Конечно. Когда ее вспоминаю.

— А я не скучаю по Питеру.

— Кто это?

— Мой муж. Человек из ЮНЕСКО.

— Значит, вам повезло. Вы свободны. — Он взглянул на часы, на небо. — Сейчас он должен быть над Матансасом. Если все благополучно.

— Это вы ему дали маршрут?

— Что вы, он сам выбирает свой путь.

— А свою смерть?

Его снова что-то испугало в ее тоне — какая-то враждебность. Неужели она его подозревает? Он ускорил шаг. Они миновали бар «Кармен» и «Ча-ча-клуб» с крикливыми вывесками, намалеванными на ветхих ставнях старинного фасада. Из полумрака выглядывали красивые лица — карие глаза и темные волосы испанок, желтая кожа метисок; они стояли, лениво прислонясь к решетке, тщетно поджидая, не появится ли на залитой солеными брызгами улице хоть одна живая душа. Жить в Гаване — это жить на огромной фабрике, где беспрерывным потоком выпускают женскую красоту. Но Уормолд не хотел никакой красоты. Он дошел до фонаря, остановился и прямо посмотрел в ее правдивые, ясные глаза. Он хотел правды.

— Куда мы идем? — спросил он.

— Разве вы не знаете? Разве все не решено заранее, так же как полет Рауля?

— Я просто гуляю.

— А вам не хочется посидеть у рации? Руди дежурит.

— Ничего нового не будет до самого рассвета.

— А что, ночное сообщение о гибели самолета над Сантьяго у вас не предусмотрено?

Губы его пересохли от соли и тревоги. Она обо всем догадалась. Значит, она донесет Готорну. Что сделают тогда «они»? У них не было законных способов расправиться с ним, но они могли помешать ему вернуться в Англию. Он подумал: теперь она улетит следующим самолетом, все войдет в прежнюю колею, и так будет даже лучше; ведь жизнь его принадлежит Милли.

— Не понимаю, что вы хотите сказать, — пробормотал он.

Большая волна разбилась о дамбу и выросла над набережной, как рождественская елка, покрытая пластмассовым инеем. Потом она исчезла, и другая елка выросла возле «Насьоналя».

— Вы сегодня весь вечер какая-то странная, — сказал он. Незачем тянуть: если игра все равно подходит к концу, лучше положить карты на стол. — На что вы намекаете?

— Значит, не будет аварии на аэродроме… или в пути?

— Как я могу это знать?

— А у вас весь вечер такой тон, будто вам все известно заранее. Вы говорите о нем не так, как говорят о живом человеке. Вы сочиняли ему эпитафию, как плохой писатель, выдумывающий эффектную развязку.