Смерть в рассрочку - Сергей Скрипник Страница 28

Комбат в дивизии был новым человеком. Но полковник, решивший проверить состояние политработы в батальоне, не счел нужным менять свою манеру поведения с незнакомым подполковником, тем более — подчиненным. Сперва ничто не предвещало неприятностей. Как водится, полковника пригласили пообедать. С обеда все и началось. Пищу подали из пайковых продуктов, без разносолов и местных деликатесов, которыми обычно разживались подчиненные в ожидании большого начальства. А ведь этот подполковник Веремеенко знал, что к нему едет начальник политотдела дивизии. Значит, не захотел уважить. А почему? Не потому же, что он соскучился по неприятностям. Полковник не допускал, что поведение комбата может быть просто нормальным поведением нормального человека.

— Вы что, всегда так обедаете? — окинув взглядом скудный стол, недовольно спросил он.

— Так точно, — ответил подполковник. — Питаемся тем, чем снабжают.

— Ладно, — хмыкнул полковник, — разрешаю не вешать мне лапшу на уши. Знаю я, чем вас снабжают, и чем вы снабжаете себя. Плох тот командир, который не сумеет позаботиться о харчах для подчиненных.

— Плох тот интендант, который не умеет или не хочет позабавиться… — Возразил комбат. — Кроме того, вы не мой подчиненный.

Полковник рассмеялся.

— И слава богу. А то под твоим началом я быстро бы сбросил свой вес. Что, и водки больше нет? — поинтересовался он. — Я вижу одну бутылку, а нас тут пять мужиков.

— Больше нет, — ответил Веремеенко. — Нам ведь водку не выдают. Хоть мы и на войне, но говорят, не положено.

Это уже было похоже на вызов, что полковнику отчасти даже понравилось — нечасто попадаются в армии субъекты, позволяющие себе так разговаривать с родным начальством. Ну, хорошо же, он ему покажет, как писать против ветра, пусть поймет раз и навсегда, что не тут институт, где строптивость не наказуема. И полковник показал, обнаружив в политической работе батальона целые залежи просчетов и недостатков. Распушив замполитов рот по отдельности, он собрал их вместе, пригласил командование батальона и в непререкаемо резкой форме огласил свои выводы: в батальоне преступно недооценивают роль политического воспитания подчиненных, идеологическая работа не ведется, пропаганды и агитации нет и в помине. Сообщил и о том, что последуют соответствующие оргвыводы. Полковник видел и знал, что в условиях этой странной необъявленной войны политическая работа нерезультативна в силу своей бессмысленности, и потому ведется преимущественно лишь на бланках отчетов и политдонесений. В этом отношении дела всюду обстояли плохо. Но там никто не фордыбачил, как этот подполковник.

Полагая, что достаточно запугал комбата, который молча сопровождал его по расположению батальона, и замполита, который все время неуверенно оправдывался, полковник решил сменить гнев на милость и дать им возможность сгладить сложившееся у начальства чреватое неприятностями впечатление. Перед отъездом он спросил с добродушной улыбкой:

— Как у вас с трофеями? Вы ведь недавно в кишлаке большую банду под орех разделали.

— Все захваченное оружие по приказу командира полка передано представителю афганских правительственных войск, — ответил подполковник.

— Да я не о том. — Полковник невольно поморщился раздраженный тупостью комбата. — После вашей акции, как там говорится, чай, кубышечка полным полна?

— Если не о том, то разрешите доложить? — подтянулся подполковник.

— Ну?..

— Не знаю, что было раньше, но сейчас вверенный мне батальон мирное население не грабит, товарищ полковник.

Полковник побагровел, помолчал, переваривая услышанное, а сообразив, вперил в комбата гневный взгляд и закричал, модулируя возмущение:

— Ты на что намекаешь, подполковник!? Ты что мне приписать хочешь! Ты оскорбляешь старшего по должности и званию! Ты у меня поплатишься за это, комбат! Пока еще комбат, мать твою!..

Вскоре был издан приказ по дивизии, в котором Веремеенко и его заместитель политчасти капитан Сафулин были раздраконены за подрыв боеспособности батальона из-за умышленного пренебрежения политической работой.

А через несколько дней комбат получил приказ подготовить подразделение к операции по уничтожению при поддержке эскадрильи вертолетов крупного формирования моджахедов, готовившегося перейти на территорию Афганистана из соседнего государства. Скорей всего из Пакистана, решил Веремеенко. Впрочем, могли перейти и из Индии, и из Китая. Правительство Индии могло и не знать о формировании близи ее границы формирований оппозиционных отрядов, а Китай вполне способен был отговориться просто неосведомленностью.

Тогда-то подполковник и решился написать ставший почти легендой рапорт на имя командира дивизии. Повторяя формулировки приказа комдива, в котором его лично и офицеров батальона обвиняли в злостной, недостойной чести советского офицера аполитичности, подрывающей боеспособность вверенного ему подразделения, комбат сообщал, что политработники батальона неспособны обеспечить политическую сознательность подчиненных при выполнении предстоящего задания и просил командира дивизии на время предстоящих боев направить в батальон начальника политотдела. Просьбу мотивировал тем, что политработники его подразделения получат счастливую возможность на личном примере замполита дивизии осознать, как нужно вести работу в боевых условиях.

Комдив мог бы разом покончить с этим нахальным комбатом, отстранив его от командования под тысячью предлогов, но решил, что будет полезнее ткнуть начавшего зарываться заместителя носом в собственное дерьмо. Он с удовольствием несколько раз перечитал рапорт, поматерился и посоветовал своему замполиту на некоторое время сказаться больным. Дело тем бы и кончилось, но оказалось, что комбат не так прост и беззащитен, как представлялось полковнику. Его рапорт удивительно быстро стал достоянием гласности. И «выздоровев», полковник стал замечать насмешливые взгляды штабных офицеров. Иногда слышал веселый смех, смолкавший при его приближении.

В дивизии за глаза его стали называть «больным замполитом», потом для краткости просто «больным». История с рапортом дошла до штаба армии. И тоже вызвала немало веселья. Полковник понимал, что его внеочередной отпуск, о котором он не просил, но который был ему предложен, вызван именно этой получившей широкую огласку историей, затеянной хамом комбатом. Конечно, в Афганистан его уже не пошлют, значит, не видать больше и трофеев, которые он при всякой оказии отправлял семье. И куда его теперь направят, на какую должность, — вопрос! Вдруг какому-нибудь чистоплюю — нечасто, но в Политуправлении Министерства обороны попадались и такие — взбредет в голову уволить его из кадров. Надо было срочно приводить в действие все свои связи. Тут было о чем подумать. Наверное, потому у него и вызывал невольное раздражение этот беззаботный здоровяк с дипломатическим статусом.

К креслу Игоря пошатываясь подошел пьяный сержант десантник с початой бутылкой какой-то мутной мерзости и эмалированной кружкой в руках.

— Выпьем за ВДВ, браток, — требовательно предложил он.