Черные шляпы - Патрик Калхэйн Страница 28

Однако память о нищете навсегда осталась с молодым Элом. Вряд ли он забудет, как семья из шести человек (у него было три брата) жила в двух тесных комнатах безо всякой мебели, газа и электричества, а холодная вода была только в кране в коридоре. Топили керогазом, на котором мама готовила еду, а в туалет приходилось ходить в скворечник на улицу, где было всего две дырки в полу на весь чертов дом.

Жилось трудно, как и везде на Сэндз-стрит, шедшей вдоль бруклинской военно-морской верфи со всем ее бедламом. В его ушах постоянно звенело от грохота работ на верфи и шума проходящих кораблей, перемежающегося с криками чаек, ноздри раздирало от едкого запаха нефти, гниющих водорослей и соленого запаха морской воды. Смрад канала Маргариток — рукотворной дороги для барж, заболоченного коричневого шрама, перечеркнувшего лицо Бруклина, — мог вышибить слезы из глаз взрослого мужчины, что уж говорить о маленьком ребенке. И это было не самое худшее.

А худшее? Салуны, бордели и ломбарды, игровые точки и кабинеты татуировщиков — все для обслуживания развязных пьяных матросов, заполнявших тротуары Сэндз-стрит, заваливавших сточные канавы использованными презервативами из овечьей кишки и битыми пивными бутылками. Он до сих пор чувствовал тошноту, подкатывающую к горлу, только завидев флотскую форму.

Папина профессия, какой бы честной она ни была, давала буквально гроши. Годами пожилой человек помогал другим брадобреям и работал неполный день в бакалейных лавках, где его знание английского было существенным подспорьем, и наконец смог открыть свой собственный кабинет брадобрея на 69-й Парк-авеню. Это был Бруклин, шаг вперед, но, конечно, еще не Манхэттен. Семья занимала квартиру прямо над кабинетом, пользуясь такой роскошью, как электричество, канализация и даже мебель, а также терпела такую необходимость, как пара квартирантов.

Воспоминания Эла об этих годах были чудесными. Новые соседи, в основном ирландцы, а еще китайцы, шведы и немцы. Он вырос среди разношерстного народа, что дало ему возможность стать парнем, способным общаться с кем угодно. Его родня была из Неаполя, и его всегда удивляло и разочаровывало, как это итальянцы могут конфликтовать друг с другом — южане против северян, а сицилийцы против всех сразу.

Черт, на самом деле он уже не был итальянцем. Он родился здесь. Американцем.

Начав учиться в средней школе номер 7 в окрестностях военных верфей, он потолкался с самыми крутыми ирландскими мальчишками из «Рыжих карманников» и остался непобежденным во всех драках, при этом учась на твердые четверки. Когда они переехали, он оказался в средневековой тюрьме, замаскированной под среднюю школу номер 133, чьи учителя, в основном женщины-ирландки, толкнули его на плохую дорожку. Монашки научили этих молодых девок стучать линейкой по непослушным пальцам, и Эл не собирался терпеть такое дерьмо.

Именно тогда он начал чаще тусоваться с подростковыми бандами, и количество его прогулов резко пошло вверх, а оценки — вниз. В конце концов одна такая ирландская сука-учительница дала ему пощечину, а он залепил ей в ответ. Какого черта! Он и так доучился до седьмого класса, мало кто из парней учился так долго.

Вскоре семья снова переехала, в еще более приличный район Бруклина, в отдельный дом на Гарфилде, тихое место, заставленное рядами частных домов и тенистых деревьев. И, что лучше всего, неподалеку был бильярдный зал, где они проводили время с папой, и его старик передавал ему все свои немалые умения в том, что касается бильярда. Единственное, чему в тот момент учился его четырнадцатилетний отпрыск.

Это были лучшие часы его жизни, проведенные с папой, которого он просто обожал, хотя и черта с два Эл собирался унаследовать от отца бизнес в десять центов за стрижку. В любом случае, у него был еще один человек, с которого стоило брать пример, другой «отец», по имени Джонни Торрио.

Переезд в Гарфилд означал, что Эл чертовски часто гулял мимо ресторана на углу Юнион-стрит и Четвертой авеню. Окно второго этажа блестело позолоченной вывеской «Ассоциация Джона Торрио». Частенько этот тщедушный проворный итальянский лепрекон по прозвищу Маленький Джон с его бледным лицом, щеками бурундука, мягкими пуговками глаз и крошечными ручками и ножками благодетельствовал окрестных пареньков, давая им простые поручения, за которые платил по целых пять долларов.

Мальчишки, показавшие себя достойными доверия, получали право выполнять более ответственные и рискованные задачи, такие, как доставка выручки с торговых точек. Иногда кто-нибудь из них входил даже в близкий круг Маленького Джона, как, например, Эл, который прошел тест, проваленный почти всеми.

Маленький Джон оставил подростка Эла в офисе ассоциации наедине со стопкой денег, лежавшей на самом виду. Большинство мальчишек, оказавшись перед таким искушением, не задумываясь, поддавались ему и навсегда расставались с Джонни Торрио. Эл не притронулся к деньгам и заслужил доверие своего наставника.

Аль Капоне не был долбаным вором.

Ему хотелось бы иметь такого отца, как Маленький Джон. О, конечно, он уважал своего папу за то, что тот содержит семью, и куда лучше, чем большинство остальных. Но Торрио был богат, успешен и чертовски сообразителен. В эти годы взросления ничто не значило для Эла больше, чем те моменты, когда Торрио оставался с ним наедине в своем непритязательном офисе и начинал учить его тонкостям бизнеса.

— Все хотят подраться, Эл, — обычно говорил Маленький Джон своим слишком музыкальным для итальянца голосом, почти как ирландец. — Но умный человек заключает союзы. Он вступает в драку осторожно. Он знает, какие связи завести, когда их завести и когда их оборвать, если они стали обузой.

Столь вдумчивый и спокойный человек, как Маленький Джон, обрел эти качества, пройдя сквозь школу манхэттенской банды «Файв Пойнтс», с раздробленными ею черепами и выдавленными глазами, нанимавшуюся ко всякому, кому надо было подавить забастовку, нарушить голосование (или, наоборот, обеспечить его успех) или совершить что-то особенное в тогдашней обстановке общего беспредела.

— В рэкете достаточно прибыли, — говорил ему Маленький Джон. — Достаточно для всех, чтобы жить мирно. Ты не сможешь наслаждаться результатами дел, если тебя убьют, Эл. Даже увечье — слишком большая цена, чтобы платить ее.

Не то чтобы этот тщедушный парень был слабаком, когда дело действительно доходило до насилия.

— Я ни разу в жизни не выстрелил из револьвера, Эл, — говорил он своему ученику. Его изящная рука поднималась, словно в жесте благословения от папы римского Джона Торрио. — Но у меня нет принципиального предубеждения против применения силы. Я просто считаю это плохим решением для проблем, возникающих в бизнесе… но, иногда — необходимым.

Эл уже знал, что Маленький Джон не чурается таких решений, «если необходимо», поскольку с пятнадцати лет стал у Торрио одним из главных сборщиков денег в чрезвычайных случаях, научившись применять для этого кулаки и дубинку. Но как насчет того, чтобы замочить парня, который, в некотором смысле, попал не в строку?

— Уничтожение конкурента в бизнесе, — говорил в таких случаях Маленький Джон, — неудачная и случайная необходимость, в ла мала вита.