Тайна серебряного гусара - Марина Елькина Страница 28

Генка стукнул себя по лбу:

— А мне и в голову не пришло!

Ох, как польстило это Димке! Он выпятил грудь и произнес:

— Учись, Гений! Не думай, что самый умный.

— А если ты такой умный, — хитро сощурился Генка, — то почему давно про крышу не сказал?

— Озарения не было. А сейчас наступило. И вообще, ты, Гений, зря детективы не читаешь. Они мозг развивают почище твоего компьютера!

Генка расхохотался и признал себя всего лишь доктором Ватсоном, а Димку, конечно, Шерлоком Холмсом.

— Идем проверять факт на деле! — крикнул Димка. — Так сказать, проводим следственную экспертизу.

— Каким образом?

— Поднимаемся на крышу и ищем нужную щель. Это уж на твоей ответственности — чтобы щель была не в подъезд, а именно в пустоту. Рассчитай. На то ты и Гений.

* * *

Выбраться на крышу было делом нелегким.

Сначала пыльный, темный чердак, где гнездились голуби и приходилось спотыкаться о стропила. Потом узкое слуховое окно, не поддающееся обычному нажатию. Димке пришлось разбежаться и с размаху распахнуть окошко тяжелым ударом ноги.

— Пролезешь? — спросил он Генку.

— Я-то пролезу. А ты?

— Я — не толстый, я — широкоплечий. Поэтому не переживай. Нужно будет — везде пролезу. В крайнем случае, новое окно проломлю.

Генка рассмеялся и легко вылез на чуть покатую черепичную крышу. Слуховое окошко надрывно треснуло, и Димка тоже оказался на крыше.

— Классно! — в восторге произнес Генка.

С крыши были видны двор, строго поделенный на квадраты асфальтированными дорожками, бульвар, вдоль которого давным-давно бегали не трамваи, а сотни чадящих автомобилей, и летнее кафе, где недавно друзья во имя раскрытия тайны объелись мороженого.

Димка восторга друга не разделял:

— Давай соображай шустрее! Если меня бабка на крыше увидит, будет нам классно!

— А чего тут соображать? Вот арка. Проем был с той стороны. Значит, там должна быть щель.

Но щели там не было. И провала не было. На предполагаемом месте, как и по всей остальной крыше, лежала черепица.

— Ты не ошибаешься? — спросил на всякий случай Димка.

Он знал, что в таких вещах Генка не ошибается. С пространственным мышлением, как говорит математичка, у него все в порядке.

— Может, черепицу положили позже? — выдвинул версию Генка.

— Тогда она должна выглядеть новее. А она такая же.

— За тридцать лет цвет сравнялся, черепица выцвела, понятное дело.

— Выход один, — решил Димка. — Чтобы узнать, что под черепицей, нужно ее проломить.

— Это уже криминал, — предупредил Генка, но Димка, обмотав руку футболкой, уже изо всех сил бахнул по крыше.

Силы ему было не занимать. Черепица отлетела, соскользнула вниз и раскололась на асфальте. Но толку было мало — под черепицей шел слой теса.

— Это кулаком не пробьешь, — покачал головой Димка.

— Пустоту можно выстучать, — вспомнил Генка. — Где пустота, там звук другой — гулкий.

Ребята исползали на животах полкрыши, простукивая черепицу. Пустоты не было. Нигде.

Это означало, что тес шел ниже целиком. Это означало, что ожидаемой дыры или щели сверху не было. Это означало, что загадка оставалась загадкой: гусар попал в пустоту непонятным, неизвестным, непостижимым способом.

* * *

Письмо десятое

«Nicolas, mon ami!

Третьего дня умер Костя. У брата все-таки была скоротечная чахотка.

Господи! Как страшно он умирал!

Задыхаясь, в полном сознании. Все время повторял: «Лучше как Николай. Там понятно, за что. А здесь?… Сонечка, что здесь?…»

Мы с мамой были рядом с ним до последней минуты. Папа закрылся в кабинете и рыдал, не мог без слез подойти к Костеньке, а Костя сердился, когда видел слезы.

Вчера было отпевание и похороны. Вы же знаете, Костенька никогда не ходил в храм и гордился своим атеизмом.

А вчера он лежал с широкой белой повязкой на лбу, худой и какой-то растерянный, а в темноте горели свечи и звучало церковное пение. Все это так не совмещалось с Костенькой.

Бог меня простит за то, что написала.

Мне кажется, что папа не выдержит. Он спорил с Костенькой, ссорился, но всегда любил его больше, чем меня. Мама слегла в лихорадке.

Я остаюсь на ногах. Больше некому. Но если бы Вы знали, как больно и страшно дома без Кости.

Ваше письмо папеньке я еще не передала, он не в силах сейчас понять и решить что-нибудь. Как-нибудь после.

Одно могу сказать, Николенька: я всегда Ваша. Вы же знаете это. Я выйду за Вас замуж.

Только ради бога, ради брата, ради меня, вернитесь! Теперь у меня остались только Вы. Не дайте мне пережить другую смерть.

Нельзя ли поскорее выхлопотать отпуск? Нельзя ли прямо сейчас выйти в отставку?

Николенька! Не слушайте меня!

Я глупая, я не понимаю, что говорю. Там Ваш долг, там Ваши товарищи. Будьте с ними столько, сколько понадобится.

Я подожду. Я умею ждать, Николенька.

Только вернитесь живым! Как Костенька был бы рад нашей свадьбе! Вернитесь, умоляю Вас и жду. Жду каждый день.

Ваша Sophie.

13 октября 1914 года».