В Париж на выходные - Сергей Васильевич Костин Страница 28

Я даже встал и сделал несколько шагов по темной комнате — свет я не зажигал.

Мое отношение к сыну меняется, как колебания маятника. То мне хочется, чтобы он никогда не взрослел и оставался маленьким, занятным, рассудительным кузнечиком, цепляющимся за мою руку, когда мы шагаем куда-то вместе, и болтающим, болтающим без передышки, время от времени забегая вперед и заглядывая мне в лицо. В другие моменты, когда я замечаю, как он уже вырос и как разумно иногда рассуждает, я хочу, чтобы он как можно скорее стал взрослым — человеком, с которым мы можем поговорить на серьезные темы, пойти выпить пива, поехать отдыхать вдвоем как два приятеля. Промежуток между двумя этими состояниями меня пугает — мне кажется, что Бобби может покинуть одно состояние и не перейти в другое, что он пойдет по кривой дорожке, что я его потеряю. Я вдруг подумал о Кончите с Карлито — для них этот самый опасный период был бы сейчас уже давно позади.

Эта мысль заставила меня выглянуть на улицу — дежурное сканирование. Окно Метека по-прежнему открыто, и занавеска мечется в нем парусом. Сквозь решетчатые ставни светятся несколько окон на третьем этаже. На четвертом, прямо напротив моих, два окна открыты, но света в них нет.

Куда делся Метек? Вернулся до меня и давно спит в своем номере? Загрузился куда-нибудь в «Фоли-Бержер» и появится только на рассвете? В любом случае, вернуться в отель он может только на такси, я его услышу.

Еще одна мысль пришла мне на ум — ночь, как известно, усиливает пограничные состояния. Я весь вечер проторчал у открытого окна, пусть в глубине комнаты и не зажигая света. А если и за мной кто-то следит? Вон хоть из этих открытых окон напротив?

Я встал и прошел в ванную. Уходя, я тоже расставил ловушки, чтобы знать, рылся ли кто-нибудь в моих вещах. Поскольку я здесь расположился ненадолго и разложил по ящикам лишь пару рубашек и трусов, без которых любой постоялец выглядит странно, ловушек было ровно три.

Моя кожаная туалетная сумочка лежала уголком к стене, вроде бы так, как я ее и оставил. Я недозакрыл ее молнию ровно на три зубчика слева и, соответственно, четыре справа. Подняв сумочку, я замер — молния была закрыта до упора. Горничная могла бы сместить ее, как угодно, протирая кафель, в который была врезана раковина, но залезать внутрь она не имела права.

Я подошел к шкафу и засунул туда голову, чтобы посмотреть на воротничок рубашки, висящей на вешалке. Я оставил его загнутым с одной стороны — так вот теперь воротничок был расправлен. Я вытащил рубашку и с величайшей предосторожностью залез двумя пальцами в нагрудный карман. Туда я положил засохший лист бука — я постоянно и именно с этой целью использую как закладки в книги, которые читаю, листья растущих под боком деревьев. Как бы аккуратно человек ни прощупывал карман с высохшим листком, тот обязательно раскрошится, а люди моей и смежных профессий вряд ли постоянно носят с собой гербарий с листьями основных пород деревьев, произрастающих на земном шаре.

Странное дело — листок был совершенно нетронутым, каждый зубчик был на месте. Но в туалетную сумочку и в шкаф точно лазили — и не случайные люди. Что это значит? Рубашку осмотрел человек, которого готовили так же хорошо, как и меня? Почему же тогда он прокололся с сумочкой? Или их было двое, и совершенно случайно опытному досталась сама комната, а в ванную пошел новичок? Как бы то ни было, мысль о том, что и меня, возможно, кто-то пасет, уже не казалась мне параноидальной. Хотя, разумеется, это мог быть дежурный негласный осмотр номера силами местной полиции, и ребятам не пришло в голову прощупать нагрудный карман летней рубашки.

Или мои вещи всё же просмотрела горничная — у меня не один раз в номерах пропадали деньги, даже в дорогих отелях. Лет пять назад здесь же, в Париже, в гостинице по ту сторону Елисейских Полей, как её?… Не помню, по имени какого-то короля, но не важно! Короче, только что прилетев из Нью-Йорка и взяв в банкомате немного денег на текущие расходы, я пошел завтракать без пиджака. Вернувшись в свой номер, я обнаружил, что вместо шести пятисотфранковых банкнот в бумажнике лежало пять. И как ни убеждал меня директор, что я, наверное, перепутал или за что-то уже платил (но тогда где сдача?), я точно знал, что кто-то из персонала засек, что я пошел пить кофе в одной рубашке и тут же залез ко мне в номер. Скорее всего, именно это и случилось здесь, в «Фениксе».

Успокоив себя этими соображениями, я вернулся к окну. Паранойя всё же делала свое дело — я опустил тюлевую занавеску. Потом присел поближе к раме окна, раскрытой внутрь, приложил к стеклу подушку и припер ее головой. Постель это не заменяло, но закрыть глаза уже хотелось — день был длинный. «Черт! — вспомнил я. — Я так и не позвонил Жаку Куртену». Но сейчас было уже поздно. И со Штайнером у меня наверняка была передышка до утра. Из проблем в активном состоянии оставался только Метек, но будет лучше, если я встречу его не такой убитый, как сейчас.

Иногда достаточно точечного, буквально минутного отключения, чтобы снова почувствовать себя в фокусе. Я же знал, что у меня будет время от одной проезжающей машины до следующей. Ночью, на пустынной односторонней улице генерала Ланрезака это давало мне люфт минут в пять-десять. Я посмотрел на часы — было половина первого — и закрыл глаза, предвкушая эти пять минут, за которыми последуют еще пять, и еще, и еще.

Но я был слишком большим оптимистом.