Венская прелюдия - Сергей Богачев Страница 28

А потом, вконец расстроенный и обиженный, Коко уехал в такие милые его сердцу Европы залечивать водами душевные раны. Некогда всесильный министр Морского ведомства и Председатель Государственного совета предпочёл скрыть от столицы и её вездесущих злых языков свой позор и разочарование. Следом за его высочеством отошли от дел и его «константиновцы». Адъютант Лузгин, хотя и сторонился всего этого политического серпентария, занимался исключительно деликатными и требующими определённых умений поручениями, под большую метлу попал в числе прочих.

— Это всего лишь значит, что мы не успели вас посвятить в детали нашего замысла, Алексей Борисович… — сдержанно ответил капитан. Долгая служба в статусе доверенного лица одного из самых влиятельных в империи представителей дома Романовых дала адъютанту главное — опыт. А он сейчас подсказывал, что князь остепенится и вернётся в реальность. Ему нужно только обозначить расстановку сил, указать на то, кто главный в посольстве и в этом расследовании.

— Леонид Павлович, я не люблю неподготовленных экспромтов, — сказал посол, сохраняя на лице искреннюю улыбку. — Если вы со мной, то увольте меня от подобных переживаний. Или вам по душе тихая жизнь деревенского помещика? Вот уж не думал, что такой деятельный и умный человек, как вы, в отставке удовлетворится охотничьим ружьём, несколькими коровами и кузней. Не дайте себе сгнить, Леонид Павлович! Не дайте! И главное — больше никаких сюрпризов!

Князь запустил два пальца в карман жилетки, откуда достал хронометр. Крышка откинулась с приятным щелчком — эти часы фирмы Буре были собраны на его швейцарском заводе и стоили очень приличных денег.

«Видали мы и не такие фокусы, — подумал Лузгин, оценив резкую смену в тоне князя. — И о кузне знает, ты ж посмотри… Значит, я тебе нужен, Алексей Борисович. Но никак не наоборот».

Напряжённое молчание со стороны своих новых подчинённых князь расценил как согласие с вышесказанным.

— Итак, господа! — Алексей Борисович резко развернулся и быстрым шагом направился сквозь бесчисленную череду проходных залов в сторону лестницы, ведущей в жилые помещения посольских служащих. Офицеры последовали за ним, обменявшись недоумёнными взглядами.

— Служил при российском посольстве в Вене некто Либерт… — Каждый шаг посла эхом раскатывался по залам. То ли подбой его туфель был металлическим, то ли он ступал демонстративно чётко, ударяя каблуком по паркету. — На первый взгляд — ничем не приметный чиновник, и мало кто в этом здании знал о его действительной миссии. Как оказалось — мой предшественник, посол Убри, пустил это дело на самотёк. Опустим его мотивы. Человек на закате карьеры часто делает ошибки, опираясь на домыслы и необоснованные обиды. И в Петербурге, в министерстве имели довольно смутное представление об успехах и планах господина Либерта. У нас всё, как обычно!

Лузгин с удовлетворением отметил для себя, что князь стал настолько эмоционален, что позволил себе лишние жесты руками. Это значило, что он чувствует себя в обществе людей, которым доверяет.

— Я провёл беседы с каждым, кто здесь служит. С каждым! — Лузгину показалось, что тюлевые занавески качнулись не от сквозняка, а от громогласного возгласа князя. — И что вы думаете? Никто! Ничего! Не может сказать о том, чем занимался этот Либерт!

— Ваше высоко… Алексей Борисович… Как заметил капитан первого ранга Лузгин, мы имеем план действий. И первым пунктом в нём значится осмотр его жилища. Вы не покажете, где он квартировался? — Завадский решил, что будет полезным прервать неожиданно эмоциональную тираду посла.

— Не покажу ли? — Князь ни на секунду не остановился. — Я рад, что наши мысли совпадают! Мы именно туда и направляемся!

Офицеры с улыбкой переглянулись — посол шумел уже скорее для приличия, это было заметно.

«Я бы дипломатам преподавал актёрское искусство… И профессором на этом курсе я бы назначил князя… Хорош старик, чего уж там говорить», — подумал адъютант.

— Так вот… В канцелярии не нашлось ни одного отчёта, ни одного документа, который бы свидетельствовал о том, что Либерт — незаменимый чиновник. Одна зацепка. Он написал своей матери, что находится в шаге от немыслимого взлёта! — продолжал размахивать руками князь, поднимаясь по лестнице. — Теперь Либерт пропал. Знал ли он какие-то секреты? Отвечаю однозначно — нет. Если с ним случилось что-то неприятное, ужасное, то зачем? Почему? Несчастный случай? Или он таки добыл нечто ценное?

Третий этаж в потолке был существенно ниже, чем первые два, и сразу бросалось в глаза, что эти помещения не предназначены для представительских целей. Недорогие кремовые обои, которые было бы уже неплохо заменить, не настолько блестящий паркет, двери, окрашенные белой краской.

Посол подошёл к четвёртой двери справа и достал из кармана брюк довольно массивную связку ключей. Отсчитав третий ключ слева, князь вставил его в замочную скважину.

«Если бы я открывал эту дверь первый раз, я бы покопался в ключах», — подумал Лузгин.

— Прошу! — Дверь в двухкомнатную квартиру Либерта распахнулась беззвучно.

— Позвольте, Алексей Борисович… — Адъютант извлёк из кармана вторую жёлтую перчатку и надел её на правую руку. На левой он носил перчатку постоянно, чтобы не шокировать окружающих увечьем кисти. Посол без лишних церемоний был аккуратно отодвинут в сторону. — Надеюсь, с момента исчезновения Либерта сюда никто не заходил?

Лобанов-Ростовский выдержал положенную дипломату паузу в несколько секунд, после чего ответил:

— Я не могу это гарантировать с полной уверенностью.

— Понятно… — Адъютант первым делом внимательно окинул взглядом жилище пропавшего чиновника.

Сразу за дверью находился маленький тамбур, ничем даже отдалённо не напоминающий прихожую. Скорее — часть коридора, за которым можно сразу попасть в зал, выполнявший роль то ли гостиной комнаты, то ли кабинета.

Очень скромная, явно казённая обстановка: средних размеров диван с высокой спинкой, обитой качественной, но старой кожей, секретер, письменный стол с креслом перед ним, платяной шкаф в углу.

— Первым делом следовало опечатать квартиру… — Лузгин впервые за долгое время почувствовал себя в своей стихии. Он испытал те же чувства, что и три года назад в доме заговорщиков, выкопавших тоннель под железную дорогу для того, чтобы взорвать царский поезд. Азарт. Это дивное ощущение, когда цепляешься взглядом за любой предмет, представляешь себе, как с ним обходился хозяин, для чего мог использовать, почему положил на виду или, наоборот — спрятал. Каждая вещь расскажет о своём хозяине больше, чем любая папка, набитая отчётами шпиков.

Что это на столе? Чернильница? Однажды сухая чернильница прямо указала на то, что убиенный никаких прощальных писем не писал… Как там обстоят дела с чернилами? Почти полная. Подсохла на полпальца, но почти полная. И крышка открывается легко, без натуги и скрипа. Значит, пользовался часто. Значит, следует искать переписку.

А это? В верхнем ящике стола лежит неровная стопка бумаги. Хорошего качества. Белоснежная. Дорогая. Такой пользуются, если людей уважают. Или, по крайней мере, любят. Не писал отчётов в министерство, говорите? Так там десяток листов осталось всего.