Нож винодела - Ян Маршессо Страница 27

Самая значительная часть переписки касалась Эдмона де Вомора. Клемана удивил такой объем переписки между людьми, проживавшими в двух-трех километрах друг от друга. Они встречались постоянно и, тем не менее, писали друг другу раз или два в неделю. В эпоху, когда мобильный телефон вошел в повседневный обиход, это поистине удивительно. Большая часть писем касалась пересмотра классификации и достоинств лучших сортов вин. Такой пересмотр происходил раз в десять лет, и Эдмон де Вомор уточнял, что опасается, как бы в этом году некоторые исторические сорта не были переведены в более низкую категорию, уступив место другим, более продаваемым. В некоторых письмах говорилось об Эмиле Рапо, его единственном и последнем товарище по Сопротивлению. Клеман обнаружил также письма монсеньора Леру, присланные из Бургоса, Авилы, Капернаума, Вифлеема, Корка. Его преосвященство много путешествовал.

Среди этих писем хранились и записки «печальников». На листочках синего цвета прихожане рассказывали о своих горестях. Викарий епископа нашел любопытным, что покойный кюре сохранил некоторые из них.

Таковых было всего шесть.

«Выражаю мои нынешние заботы, я лишился сна, так как знаю, что члены содружества — чудовища».

«Вручаю тебе мою жизнь, Господи, пошли мне очищение, ибо на мне предательство моих друзей».

«Помолитесь за моего сына, ведь он путает меланж и ассамбляж».

В остальных трех содержались просьбы о мессах в годовщины смерти Франсуа Дютура, Режины Кадоре и Эдмона де Вомора.

Отложив письма, Клеман погрузился в размышление. Нехитрая жизнь обычного кюре таила порой много секретов.

Установилась теплая погода. Улицы были полны народа и звенели от смеха, криков, а главное, от объединяющих всех мелодий. В 1982 году Жаку Лангу пришла светлая мысль создать этот праздник. Идеальный вечер, чтобы затеряться в городе и, быть может, собрать кое-какую информацию.

На площади Маркадьё какая-то группа наигрывала мотивы популярного французского рока. Певец с полудлинными волосами, ниспадающими на лицо, проникновенно пел:

Я знаю это место и обычай этот,

Тебе покоя не дает луна на небе,

А напрасно, истина нам лжет,

И только иногда

Луч правды обожжет.

Полицейский внимательно вслушивался в слова, когда знакомый голос вывел его из задумчивости:

— Вам нравится?

Обернувшись, он увидел Памелу в белом платьице. Она смотрела на него горящими глазами.

— Да, это вполне достойно.

— Хотите, я покажу вам город?

— С удовольствием последую за вами.

— На площади Пьосо концерт камерной музыки.

Кюш улыбнулся:

— А я предпочитаю другую музыку… Особенно в камере под номером семь.

— Тьерри Кюш, мне кажется, сегодня вы чересчур игривы…

Памела увлекла Кюша на улицу Каден и рассказала о происхождении малой каменной арки. Вскоре они устроились на террасе специально оборудованного по такому случаю кафе. Место феерическое: под сенью покрытой глицинией беседки красиво расставлено с дюжину круглых столиков. За каждым из них по прихоти легкого ветерка бумажный фонарик освещал лица. Картина была бы неполной без шарманщика. Парень в фуражке набекрень и с красным платком вокруг шеи в честь коммунаров отчаянно напевал «Ах! Белое винцо».

— Мне говорили о некоем Франсуа Дютуре. Он из семьи Анжа?

— Да, это его отец. Один из столпов содружества, человек прямой и честный. Давнишний враг сенатора Фабра.

— Расскажите об этом поподробнее!

— Фабр был мэром города и, по мнению многих стариков, воспользовался названием Сент-Эмильон, чтобы достичь своей цели: власти, положения. К тому же он взял в жены наследницу семейства Сен-Прё. Неплохое повышение, а?

— Я не понимаю.

— Идите, я вам покажу.

Они снова вышли на улицу. Городок превратился в звуковую пленку «Франс-мюзикл», на каждом перекрестке музыканты исполняли разные мелодии.

На улице Марше Памела остановилась перед маленькой витриной, украшенной марионетками. На них глядел сидящий на барабане Пиноккио.

— Это здесь.

— Что именно?

— Здесь у Фабра была парикмахерская.

— Он был парикмахером?

— Ну да!

— Какой успех!

— Марьетт говорит, что он использовал все откровения, каких наслушался у себя в салоне, чтобы захватить мэрию. Отец Анжа всюду выступал против Фабра. В содружестве, в мэрии… Город раскололся на две партии. А потом он сумел воспользоваться политической поддержкой семейства Сен-Прё. Если можно признать за ним какую-то заслугу, то это как раз умение расхваливать себя. Затем он стал депутатом, потом сенатором. Франсуа Дютур был избран мэром, и жизнь коммуны изменилась. Это были совсем другие принципы, так что можете себе представить драму Анжа, когда его землю купил противник отца. Зато какой реванш для карьериста! И в довершение всего кресло мэра занимает Жаклина Турно, верная ученица Фабра.

— Это интересно.

Половина первого ночи, на Сент-Эмильон снизошло спокойствие. Раздался звук ключа, поворачиваемого в замочной скважине. Открылась дверь, кто-то вошел, закрыл за собой дверь и запер ее на задвижку. Остановившись, этот кто-то прислушался… Ничего. Достав карманный фонарь, человек открыл шкаф справа. Луч фонаря высветил висящее на вешалке одеяние рыцаря. Набор был бы неполным без кинжала, аккуратно уложенного в чехол. Створка закрылась. Луч фонаря высветил вход, ведущую вверх лестницу и дверь. Незнакомец открыл дверь, за которой находилась другая лестница. Он спустился по примерно двадцати крутым ступенькам до небольшого сводчатого погребка размером около пятнадцати квадратных метров. Справа, рядом с грудой бочарных клепок, возвышались четыре бочки. Неизвестный приблизился, положил фонарь на один из бочонков и со скрипом повернул одну из больших пустых бочек. Показалось отверстие метровой высоты. Человек проник в углубление. Луч света осветил зал. Потолок был усеян черными пятнами, свидетельствующими о тех временах, когда масляные лампы жителей Жиронды источали копоть. Раздался голос из прошлого: «Мне не нравится, что ты собираешься в катакомбы». Фонарь продолжал исследовать стены погреба… «Возвращайся назад, все кончится тем, что погубишь себя!» Луч остановился на торчащем из стены кольце. Подойдя, некто, обе руки которого были затянуты в перчатки, взялся за него…

Ничего не скажешь, оно крепко держалось.