Будни рэкетиров - Ярослав Зуев Страница 27

– Извини.

– Пес еще живой?

Андрей покачал головой.

– Как дед умер, дом опустел, Джек сам не свой стал. Выл, говорят, жутко. Мы-то в Венгрии были. Куда пса забирать? Мир, правда, не без добрых людей. Соседи сердобольные приютили. – Андрей вздохнул. – Но, пес и месяца после деда не протянул. Не ел ничего, не пил. Лежал себе, голова на лапах… ну, и…

– Вы Бонасюк? – перед ними стояла неправдоподобно широкая медсестра, приближение которой они за разговором проглядели. Ни дать, ни взять, жертва автомобильной аварии с обязательным участием катка. Это ели смотреть с фасада, но не в коем случае не в профиль. В профиль тоже жертва аварии, и тоже с участием катка. – Вы, я спрашиваю, Бонасюк? Пойдемте со мной.

Кристина сухими губами коснулась щеки Андрея, и побрела по коридору за медсестрой.

Выйдя из больницы, Андрей с наслаждением вдохнул свежего воздуха, чувствуя себя вырвавшимся из подводной лодки счастливчиком матросом.

Солнце пригревало по-весеннему. В ветвях чирикали птицы, почки на деревьях принялись набухать, а из окрестных домов выползли пенсионеры. В скверах вопила детвора.

Бросив рассеянный прощальный взгляд на фасад центра матери и ребенка, Андрей зашагал к остановке. Он было подумал заскочить на кофеек к Атасову, но, уже в троллейбусе вспомнил, что тот вместе с Армейцем укатил за город. Оставалось ехать домой. В пути Бандура умышленно заложил крюк. Вышел возле кинотеатра «Киевская Русь», некогда слывшего гордостью отечественного кинопроката, а ныне превращенного лоточниками в китайский квартал. И неторопливо побрел вдоль улицы Косиора, [26]которую через каких-то пол десятка лет переименуют в честь Вячеслава Черновола. [27]В те же времена правозащитник и будущий кандидат в президенты еще был жив, а не пустивший Вячеслава Ивановича во власть «КамАЗ» еще где-то ездил.

* * *

Улица привела Андрея к детской больнице. С возвышенности, на которой расположились ее корпуса, открывался замечательный вид, и Бандура остановился, потянувшись за сигаретами. Противоположный гребень широкой долины, раскинувшейся по берегам Лыбеди, седлали дома Чоколовки, вытянувшиеся в линию, как броненосцы перед боем. Западнее горизонт сначала скатывался в низменность, к остроконечному куполу железнодорожного вокзала, а потом снова взбирался на гору, еле различимую под крышами Старого города. Андрей пересек по мосту проспект, спустившись Центральному загсу. Массивная конструкция из бетона и стекла выглядела аляповатой, напомнив ему снежную крепость, осевшую под весенним солнцем.

Когда Бандура, наконец, добрался домой, время перевалило за полдень. Квартира показалась невероятно пустой. Без Кристины она словно осиротела. Ничего другого Андрей не ждал, потому, собственно, и тянул, с возвращением. Очутившись в полумраке гостиной, он уселся в кресло, носом к экрану телевизора.

«Не хочу я его смотреть».

«Не хочешь – не надо».

Вокруг стояла гнетущая тишина. Вместе с тем в квартиру настойчиво проникали всевозможные звуки, свидетельствующие, что одиночество в перенаселенном доме – понятие весьма относительное. Вокруг полно народу, и этот народ разделен жалкими гипсокартонными перегородками, которые при Хрущеве какой-то шутник окрестил стенами.

Где-то кто-то чихал, похоже, вредный пенсионер из соседнего парадного, владелец ржавой «ракушки» во дворе. В «ракушке» хранилась инвалидная коляска, знакомая, кому по памяти, а кому по фильму «Операция «Ы». [28]Коляска была не на ходу, но, пенсионер ее регулярно подкрашивал. Сверху препирались голоса: двое женских и один мужской. Слов было не разобрать, но дело явно продвигалось к скандалу. Несколько левее гремел молоток для приготовления отбивных. Это жлобиха из соседнего стояка, противная мымра лет пятидесяти пяти с шиньоном ala семидесятые, приготавливала на ужин битки.

«Каждый божий день битки уплетают, – подумал Андрей, и у него заурчало в животе. – Пока народ, можно сказать, голодает. Нет бы людям отдать или заделаться вегетарианцами, а излишки средств передать фонду развития демократии».

Где-то совсем высоко, на четвертом или пятом этаже звучало пианино. Бандура решил, то за клавишами ребенок, и ноты ему даются с боем.

«Загубленное детство, – вздохнул Андрей. – отпустили б парня во двор, мяч погонять. Ему один хрен медведь на ухо наступил. Коню ясно, что Ференца Листа из пацана не выйдет, хоть его к тому инструменту прикуй».

Кто-то слил воду в унитазе, и фекалии с шумом провалились в подвал, к канализационным стокам.

«С облегчением, друг».

Прорывающиеся в квартиру звуки никоим образом не нарушали царящего в ней безмолвия, а наоборот, подчеркивали, что ли. Потихоньку молодого человека сморил сон, и он мирно закивал носом.

А пока он пребывал в объятиях Морфея, ранняя весна легко сдала позиции зиме, обернувшись обыкновенной краткосрочной оттепелью. Налетели низкие тучи, и снег не заставил долго ждать. Температура упала до минус пяти. Бездомные собаки забились в подвалы, голуби попрятались на чердаки, а машины во дворах укутались белыми перинами.

Бандура наверняка бы продрых до вечера, не случись Протасову и Волыне забрести после обеда на огонек. Протасов принялся трезвонить в дверь в своей обыкновенной манере, чтобы звонку не показалось мало, сопровождая трели громогласными, адресованными Бандуре призывами: «Открывай, е-мое, жмот, пока я дверь не вынес. Ты что, Бандура, глухой?!»

Приятели проболтали до трех, обсудив, как уже известно Читателю, разнообразные способы обогащения, но так и не пришли к единому знаменателю. Схемы добычи денег выглядели заманчиво, словно красотки из «Play boy» или «Penthouse», но оказались такими же недоступными. Когда Протасов и Волына ушли, Бандура проводил приятелей до порога, машинально потрясая пустой банкой «Nescafe» над ухом, а потом встал у окна, раздумывая, чем бы себя занять. Вернувшись в комнату, он снял трубку и отстучал номер Планшетова.