Убийственная лыжня - Йорг Маурер Страница 26

Опять начинает, подумал Штенгеле, а вслух сказал:

— Вы полагаете, он нам перед этим еще раз напишет?

— Да, непременно. Единственное, что привлекает такого серийного рецидивиста, это игра в кошки-мышки с полицией. Наверняка перед покушением придет еще одно письмо.

— И вероятно, это будет наш шанс, — сказал Штенгеле, — так как письмо ведь где-то нужно хранить. Общение с полицией — это ведь слабое место, которым преступник или преступница…

— А теперь давайте говорить наконец о преступнике, а не все время о преступнике или преступнице, черт возьми! — сказал Еннервайн. — Согласны?

— Согласны, — сказала Мария, — и я бы еще убрала предписываемое для внутреннего использования в полиции слово предполагаемый. Среди нас нет предполагаемого преступника или предполагаемой преступницы, и поэтому позже никто не сможет пожаловаться на предварительное осуждение или дискриминацию.

— Давайте дадим ему или ей, предполагаемому или действительному кличку (ник), — сказала Николь Шваттке. — Нейтрального рода, нейтрального подозрения, политически корректную.

— Признавшийся?

— Слишком заранее осуждаемо.

— А как насчет X?

— Это не нейтрально с точки зрения пола.

— Автор письма.

— Куница, и точка, — сказал Еннервайн. — И я не хочу сейчас слышать: почему именно Куница? Я хочу сейчас наконец перейти к делу. Перекур!

Перекуры в команде Еннервайна все еще назвались так, хотя при этом никто не курил. Николь Шваттке бросила курить два года тому назад, Мария — пять, Штенгеле — двадцать, заменой этому служили желатиновые медвежата, кофе или излишнее потребление пудингов. Еннервайн сам никогда не курил, его единственной страстью была работа криминалиста. Остлер курил тайком в туалете, все это знали, только он не знал, что все знают. Холльайзен хотя и не курил, но баловался нюхательным табаком, что при чтении кажется намного аппетитнее, чем на самом деле.

Итак, они все трое стояли во дворе, за полицейским участком, на перекуре, без курения. И все еще раз осмотрели отверстия от пуль в стене, которые так и были оставлены, так как напоминали о героическом дежурстве отца Холльайзена, который здесь в шестьдесят третьем году удерживал банду контрабандистов, спустившихся сюда с гор Карвендель. Они вдыхали пряный воздух, разминали ноги на дочиста ощипанном молочными коровами лугу. Единственное, чего не хватало, так это духового оркестра, который исполнял бы на фоне мелодию гимна Баварии «Слава тебе, земля Бавария!». Если бы было соревнование под девизом «Самые прекрасные виды из кабинетов полицейских участков», то у участка Остлера и Холльайзена был бы шанс.

Еннервайн тоже осмотрел роскошное строение в стиле барокко, но сейчас он массировал себе виски большим и средним пальцами: перерыв закончился, и все вошли в комнату. Внутри в совещательной комнате две фигуры в белых пластиковых комбинезонах занимались тем, чтобы поднять книгу посетителей и положить ее в белую коробку. Два верных помощника Ханс-Йохена Беккера двигались медленно, как при замедленной съемке, как будто им предстояло вынести оригинальную рукопись Евангелия от Луки. Команда снова уселась, и Еннервайн взял слово.

— Я предлагаю, чтобы мы вместе поискали вначале другие письма нашего Куницы.

— Другие письма? — спросила Николь. — Вы верите его утверждению, что он написал уже несколько писем?

— Я совершенно уверен в том, — сказал Еннервайн, — что это было не первое его письмо. Я полагаю, что их было до этого три или четыре.

— Правда? Почему?

— Опыт подсказывает. Другие предположительно находятся в архиве главного управления.

— Я не совсем понимаю.

— Николь, вы себе даже представить не можете, — усмехнулся Еннервайн, — как нас, будто мусором, заваливают такими письмами. В главных управлениях земель у нас для этого даже есть специальное отделение.

Остлер согласно кивнул.

— Даже здесь, в нашем маленьком уютном курортном городке, — сказал он, — мы получаем каждую неделю не менее одного такого письма. Большей частью это письма с признаниями в преступлениях, о которых уже сообщалось в газетах, но это также признания в симпатиях преступникам, советы полиции по расследованиям, сумбурные и абсурдные подозрения против того или иного в поселке, или просто оскорбления и брань в адрес полиции вообще и бедного дуэта Холльайзена/Остлера в особенности — если бы мы проверяли все эти письма и электронные сообщения, то нам потребовалось бы здесь в участке свое собственное бюро.

Николь скептически покачала головой.

— То есть все это время после нового года к вам уже поступали письма с признаниями?

Она сдула прядь волос с лица.

— Конечно, — поддержал Холльайзен. — Мы их поверхностно просмотрели и подшили под рубрикой «обычные подозреваемые». Между прочим, после 11 сентября один прислал нам e-mail, что удары планировались непосредственно здесь на курорте и, конечно, под его руководством. И я, разумеется, не стал это расследовать.

— А как дальше идет служебный порядок?

— Если информация из писем с признаниями уже публиковалась в газетах (а это так в девяноста девяти процентах писем), то мы их подшиваем и передаем в архив. Прокурор для надежности просматривает еще раз, не кроется ли за этим преступление, и на этом заканчивается.

— Но теперь мы, разумеется, снова выловим эти письма, — сказал Еннервайн. — Николь, тогда это сразу же будет задание для вас. Вы просмотрите вначале все дела полицейского участка здесь, потом вы свяжетесь со службами в других регионах. Затребуйте все, что пахнет Куницей. Прошу вас проверить все, что добудет Шваттке, чтобы таким образом составить более точное представление.

Николь и Мария кивнули.

— Остлер и Холльайзен, вы оба будете вести расследование в совершенно другом направлении. Вы ориентируетесь здесь в этой местности, знаете большинство живущих лично. Вы будете размышлять просто, здравым человеческим рассудком, без всякой психологической…

— Вы, — Мария подняла брови вверх, — хотели сейчас сказать галиматью или что-то вроде этого?

— …подоплеки, чего можно ожидать от проживающих в данной местности лиц.

— После всего того, что мы услышали, наш Куница, вероятнее всего, из местных, — продолжил Еннервайн. — А теперь о вас, Штенгеле. Вы ведь были когда-то заядлым альпинистом.

— Да, еще в молодые годы. Я предчувствую что-то нехорошее. Мне что, сейчас придется ежедневно лично проверять все горные вершины?

— Нет, я совсем не хочу присутствия полиции на горах. Пока не хочу. Это вынудит Куницу продолжить свое дело еще веселее где-то в другом месте. Но у вас есть связи с Клубом альпинистов, с горноспасательной службой и подобными организациями.

— Альгойец мимо таких не пройдет.

— Хорошо. Вы можете задействовать свои контакты и собрать группу, которая незаметно будет наблюдать за этой вершиной Кроттенкопф?