Бабочка на огне - Елена Аверьянова Страница 26

Полосатый, не местный, перегруженный спецтехникой, автобус издал неприличный звук, остановился. Бригада гастролеров быстро, весело вынесла из салона все, что неслось, освободила багажное отделение от музыкально звучащего железа. Автобус довольно, теперь уж — легко и тоже, казалось, весело, от звука вновь заработавшего мотора задрожал резвым жеребенком, лихо занял место в «стойле» — на гостиничной стоянке, вздохнул: он устал. Водитель не спеша вышел из машины, пнул переднее колесо — только ему известно зачем, — на толстых, кривых ногах, похожих на пнутое колесо, переваливаясь грузной уткой, удалился от автобуса в направлении гостиницы. Груня Лемур, забившись в угол салона за плюшевую занавеску, осталась наконец одна.

«Боже, какая я старая, — начала она думать некоторое, совсем малое время назад, когда гастрольный автобус только въезжал в Любимск. — Как все здесь изменилось. Видно, что перестраивалось, перекраивалось, переиначивалось не один год — годы».

Вроде бы все на своих местах — и пожарная каланча, и собор на Волге, и старое здание суда, в котором одна стена, да стоит, и серый камень чиновьичих палат — теперь они называются мэрия — с места не сдвинулся. Впрочем, что такое двадцать лет для города? Не века. В отличие от человеческой жизни. От жизни женщины, для которой так много прошедших лет — катастрофа.

Въехав в город детства на полосатом, как жизнь, автобусе, Груня Лемур поняла это, и стало ей стыдно, что вот она, такая старая, вместо того чтобы детей, да где там, внуков нянчить, начнет завтра кривляться на сцене, как малолетка на «Утильке».

«Надо же, помню, — грустно улыбнулась Груня. — Так называлась танцплощадка моей юности, на которой парни и девчонки влюблялись, дрались: парни из-за девчонок, девчонки из-за парней, пили водку и пиво, обсуждали, кто во что одет, ко времени закрытия площадки начинали танцевать».

Была там такая девушка. Она всем говорила: «Че уставилась? Щас в глаз дам!», если кто на нее посмотрит. Был парень — блондин, всегда пьяный, но многим девчонкам он нравился, потому что был симпатичный, с родинкой на щеке. Обладатель голубых джинсов чаще всего оказывался приезжим. Из динамиков орали: «Бони эм», «Абба», Алла Пугачева и «У беды глаза зеленые». Не ходившего на «Утильку» молодого горожанина остальные молодые горожане презирали за отсталость.

Вздохнув, Груня вернулась в сегодняшний день. Где-то, в районе бывшей «Утильки», ей придется завтра вечером выступать, сотрясать телесами, как требовал от всех певиц и певцов плохой человек, московский продюсер, сам из Запорожья, Борис Чалый.

— Потрясите зрителя, ребятки, — умолял он, кричал на плохо двигающихся по сцене подростков с замазанными прыщами.

Те, видимо, не понимали, что это от них требуется, и тогда Чалый объяснял им на конкретном языке, показывал туда и сюда:

— Потрясите телесами.

— А-а-а, — радостно кивали головами с нарощенными волосами подростки. — Так бы сразу и сказали, дядя Боря.

Груня Лемур, в свое время окончившая с отличием музыкальную школу по классу фортепиано и почти с отличием десятилетку, в начале своей певческой карьеры никак не могла понять, еще недоумевала, что такой человек, как Борис Чалый, делает на эстраде. Ей казалось, что запорожский казак просто ошибся адресом, приехав в Москву, начав заниматься музыкой. Потом она поняла, что именно такие люди — эксгибиционисты несчастные, и нужны сцене. Люди, которые не смущаются. Не талантливые, не одаренные и даже не профессионалы, а другие, чем-то похожие на собачку, которую выводят пописать во двор. И она устраивается поудобнее, делает то, что ей надо, не обращая внимания на прохожих и детей. Потому что собачка — это животное, а животным, в силу их дикой природы, не дано понять, зачем людям стыд.

Себя Груня не оправдывала. Она не год и не два на эстраде, и даже не десять лет, а это говорит о многом: о том, что все ее в жизни устраивает, что ей легко и беззаботно живется. Сладко — как в мечтах многих девочек из Любимска. Гордо — только для Груни Лемур, бывшей Ани Григорьевой, сладкие мечты стали явью, конфетой во рту. Не подавиться бы.

Завтра певица продемонстрирует себя и свои телеса достопочтенной публике, гражданам и гражданкам Любимска: некоторых из них она, возможно, узнает в лицо. А если они узнают ее? Интересный вопрос. Страшный. Вот и сидит сейчас Груня в автобусе, оттягивая совершенно ненужный ей момент встречи с родиной, из московского автобуса на землю сойти не хочет.

«Бежит возбужденный от злости Сашок», — отстраненно думает Груня и смотрит на продюсера, который нелепо шевелится за окном автобуса, напротив нее, как гигантский осьминог — машет руками, двигает ртом (кричит что-то), замолчал, прилип носом к стеклу, разглядывает Груню, сейчас схватит.

«Поживу еще немножко здесь», — думает Груня и спокойно закуривает.

Сашок — в ярости. Прикатившийся на своих «колесах» водитель, на которого Сашок наорал, — в ярости. Груне хочется плакать, вычеркнуть из жизни следующие минут пятнадцать, не видеть Сашка, водителя, не объясняться с ними, почему да отчего она не вышла из автобуса со всеми, не идти до гостиницы. Ей хочется сразу оказаться в своем прохладном номере, пусть он будет даже без кондиционера, только с душем. Ей даже не надо стоять под водой. Пусть как-нибудь сама, по щучьему велению, по ее хотению, окажется Груня сейчас умытой, чистой, в кровати спокойно спящей без снов.

— Ну, что, устала, маленькая? — неожиданно для Груни спрашивает Сашок, трогая ее лоб локтем, проверяя пульс.

«Где же ты раньше-то был, ласковый мой? — хочется ответить Груне. — Когда задумал сюда меня привезти?»

Но от жары язык совсем разленился, не ворочается. Да и мысли какие-то глупые у Груни.

«Везет же иногда людям», — думает она о сказочном Емеле, выползает из своего укромного местечка, ведомая под руку Сашком, добирается-таки до гостиницы.

Завтра местная газетенка, какая-нибудь застойная «Любимская правда» напишет, что «певица наш город не уважает, приехала вдрызг пьяной».

В гостинице дежурная передает ей красочно оформленный подарочек от поклонников творчества популярной певицы. Предусмотрительный Сашок осторожно трясет коробочку, перевязанную розовой ленточкой, отходит от Груни подальше, не спеша раскутывает «подарочек» — розовые пинеточки в коробочке.

— С намеком подарочек, — подмигивает Сашок Груне.

У певицы, от дальней дороги и от духоты, наверное, начинается истерика: смех не прекращается.

Дежурная за стойкой испуганно смотрит, как Груню Лемур уносят по лестнице на третий этаж, в номер.

— Да ведь меня здесь убьют, убьют, — кричит и смеется, и бьется подстреленной птицей певица на руках у крепких парней из ансамбля. — Дайте мне милицию, хотя бы одного храброго милиционера. Иначе, ха-ха-ха, мне коне-е-е-ц!

Дежурная по гостинице терпеливо ждет, пока холл опустеет, воровато оглянувшись, придвигает к себе телефон, набирает номер и с удовольствием начинает рассказывать подруге, «кого это к нам в город на этот раз привезли».