Изверг - Берге Хелльстрем Страница 26

«Семеро красивых пареньков», с радиоансамблем Харри Арнольда, 1959 г.

Они слушали.

Мой самый первый парень был строен как кинжал,

второй же был блондин и так меня любил.

Текст как хоккей: банальный и несущественный, но именно поэтому позволял отвлечься. Эверт медленно покачивал головой, закрытые глаза, другое время, несколько минут покоя. В дверь постучали.

Свен посмотрел на Эверта, тот раздраженно мотнул головой.

Стук повторился, на сей раз громче.

— Да!

Огестам. Прилизанная челка и вкрадчивая улыбка в приоткрытой двери. Эверт Гренс не любил пай-мальчиков, в особенности таких, что прикидывались прокурорами, а на самом деле жаждали получить больше, подняться выше, уйти дальше.

— Что надо?

Ларс Огестам отпрянул назад, то ли от Эверта Гренса и его раздражения, то ли от кабинета, гремевшего голосом Сив Мальмквист.

— Лунд.

Эверт поднял взгляд, отставил пластиковый стаканчик.

— Что там?

— Он объявился.

Огестам сообщил, что дежурный только что говорил по телефону с человеком, который несколько часов назад видел Бернта Лунда в Стренгнесе, возле детского сада. Один из родителей, звонил с мобильника, перепуганный, но рассказывал вполне трезво и связно — о скамейке, и кепке, и лице, которое узнал. Он оставил в детском саду свою дочь, пяти лет, и, по словам персонала, девочка пропала.

Эверт смял стаканчик, швырнул в мусорную корзину.

— Черт! Черт!

Допросы. Самые мерзкие за все годы службы. Человек, который вовсе не человек, а что-то другое. Упорно ускользающий взгляд.

Гренс, мать твою.

Лунд, смотри на меня.

Гренсик, они ведь озорницы.

Я тебя допрашиваю, Лунд. Поэтому смотри на меня.

Озорницы. Маленькие-маленькие похотливые чертовские озорницы.

Либо ты смотришь на меня, либо мы кончаем допрос, сию же минуту.

Ты хочешь знать. Про их маленькие дырочки. Я знаю, что хочешь.

Ты что же, не смеешь смотреть на меня?

Дыркам нужны члены.

Хорошо. Теперь мы смотрим друг на друга.

Маленькие-маленькие дырочки, им нужна куча членов.

Каково тебе смотреть мне в глаза?

Их же надо научить. Чтоб не думали все время о членах.

Так, больше не можешь. Трусливые у тебя глаза.

Маленькие дырочки самые обалденные, самые похотливые, поэтому нужно быть суровым.

Ты хочешь, чтоб я отодвинул магнитофон и потерял над собой контроль.

Гренс, ты когда-нибудь пробовал девятилетние дырочки?

Он выключил музыку. Аккуратно уложил кассету в пластиковую коробочку.

— Раз он забыл об осторожности и даже не думает прятаться, прежде чем схватить ребенка, очень велик риск, что тормоза у него начисто отказали.

Он подошел к стоячей вешалке, втиснутой за дверь, взял висевший там пиджак.

— Я его допрашивал и знаю, как он думает. Кроме того, читал заключение судебно-психиатрической экспертизы, и оно подтвердило то, что и я, и остальные уже знали: у него ярко выраженные садистские наклонности.

Он не просто прочитал заключение судебно-психиатрической экспертизы, но не пожалел труда, чтобы разобраться в этом документе, слово за словом; сам Лунд и особенно его допросы действовали на него как никогда тягостно, хотя обычно расследования не пробуждали эмоций вроде ненависти или страха. Полицейская служба сделала его довольно-таки бесчувственным, толстокожим, и он это знал, при такой работе чувства надо отключать, иначе с ума сойдешь. Но Лунд с его преступлениями, с его чуждостью впервые вызвал у Гренса желание сдаться, уйти, бросить все это. Он тогда встретился с психиатром, писавшим заключение, и тот сказал больше, чем следовало, они говорили о Лунде и о садистских актах насилия, какие тот совершал, о злобе, которая у Лунда была равнозначна сексуальности, насилие стало удовольствием, он наслаждался бессилием другого. Эверт спросил, понимает ли Лунд вообще, что творит, осознает ли, что чувствуют ребенок, его родители и окружающие. Психиатр осторожно покачал головой, рассказал о детстве Лунда, о насилии, какому он подвергался, о том, что он мог вынести самого себя, лишь отгородившись от других.

С пиджаком в руке Гренс указал сперва на Свена, потом на Огестама.

— Легкое психическое расстройство. Понимаете? Он насилует маленьких девочек, а экспертиза говорит о легком расстройстве.

Огестам вздохнул.

— Я помню. Я тогда учился в университете. Помню, какой поднялся шум, как все возмущались.

Эверт надел пиджак, обернулся к Свену:

— Надо ехать. В Стренгнес. Пулей. Ты за рулем.

Ларс Огестам по-прежнему стоял в дверях, ему следовало посторониться, но он этого не сделал.

— Я поеду с вами.

Эверт недолюбливал молодого прокурора. Не скрывал этого раньше, не скрыл и сейчас.

— Значит, вы ведете предварительное расследование по этому делу?

— Нет.

— Думаю, тогда вам лучше отойти в сторону.

Солнце потихоньку опускалось к горизонту, по-прежнему жарко, яркий свет действовал на нервы, пока они мчались на юг по Е-4. За пределы города, мимо предместий, мимо Королевского поворота, Фиттьи, Тумбы, Сёдертелье. Свернули на запад, на Е-20 в сторону Стренгнеса, и Свен задышал спокойнее. Как только они сменили направление, Эверт тотчас перестал торопить и ворчать на слишком короткий солнечный козырек. Кстати, теперь ничто не мешало прибавить скорость, движение здесь менее плотное, и свет уже не бьет в глаза.

Они почти не разговаривали. Бернта Лунда видели у детского сада. Пропала пятилетняя девочка. Что тут скажешь? Каждый размышлял о том, что случилось, что могло случиться, и любой сценарий заканчивался надеждой, что тревога оказалась ложной, что девочка вдруг вышла из игровой комнаты, которую не проверили, что отец, решивший, что видел Бернта Лунда, просто один из тех, у кого страх смешивается с буйной фантазией.

Сорок три минуты. От центра Стокгольма до детского сада «Голубка» в Стренгнесе.

Еще в нескольких сотнях метров оттуда они поняли, что надежды напрасны. Что тревога вовсе не ложная. Здесь вправду что-то случилось, возможно самое ужасное. Это угадывалось по дошкольным учителям и воспитателям, по родителям и их играющим, бегающим, прыгающим детям, по двум патрульным машинам с полицейскими в форме и нервничающими собаками; территорию детского сада окружало все то, что предполагало вопросы, испуг, смятение и, вероятно, именно поэтому солидарность.

Свен остановил машину недалеко от забора. Одна минута. Покой перед хаосом. Тишина перед барабанной дробью вопросов. Он смотрел на людей, расхаживающих туда-сюда. Они все время двигались. Беспокойные люди двигаются. Безостановочно. Он смотрел на них в лобовое стекло, как на спектакль, как на сцену. Покосился на Эверта, понял, что и тот наблюдает, толкует по-своему, пытается, не открывая дверцы автомобиля, участвовать в беседе там, снаружи.