Жил на свете рыцарь бедный - Вера Белоусова Страница 25

Зуев вздохнул, снова схватил стакан и, запрокинув голову, жадно высосал из него последние капли.

— Ну да, — сказал он мрачно. — Был я там. В тот самый день. То есть… не там. У подъезда. Когда я пришел, там уже милиция была, толпа. Люди между собой говорили… Я все понял…

— Вы… меня видели? — вдруг вырвалось у Мышкина.

Зуев вздрогнул и обернулся.

— Где? — изумленно переспросил он.

Мышкин, казалось, сам растерялся еще больше.

— Н-ну вообще, в жизни… раньше… — нечленораздельно пробормотал он.

— Извините, нет. — Зуев пожал плечами.

Гаврюшин взглянул на Мышкина с недоумением. Мышкин смущенно тер лоб и смотрел в окно. Гаврюшин слегка пожал плечами и поспешил задать следующий вопрос, чтобы загладить нелепость ситуации:

— Расскажите, пожалуйста, что вы делали в тот день, когда была убита Козлова.

Зуев помолчал, мрачно глядя на Гаврюшина исподлобья. Казалось, он размышляет, не послать ли собеседника куда подальше с его вопросами. По-видимому, вышло, что посылать не надо, потому что секунду спустя он заговорил:

— Встал, умылся, выпил кофе. С женой поговорил. Поехал на работу.

— Дерюгина видели? — быстро спросил Гаврюшин.

— Нет. По телефону говорил. Он сказал, что поедет прямо на ту самую встречу… на которую он потом не поехал…

— Дальше, пожалуйста.

— В офисе просидел примерно до часу, потом со всеми попрощался и поехал домой, на ленч, так сказать… Поел. Собрал чемоданчик. То есть не собрал, а проверил, все ли взял. Переоделся. Передохнул. Собрался с мыслями. Ну и… поехал… туда, к Козловой.

— С чемоданом?

— Что? А, да, с чемоданом. На всякий случай… чтобы потом уж никуда не заезжать. Чемоданчик маленький.

— Так, дальше.

— А дальше я уже все сказал. Увидел толпу, милицию, постоял, послушал — и уехал.

— Куда?

— В аэропорт. Приехал черт знает как рано. Пошел в ресторан и выпил как следует… по такому поводу. Потом улетел.

— С Дерюгиным связаться не пытались?

— Как же не пытался? Пытался! Звонил каждые пять минут, но его нигде не было. Как сквозь землю провалился.

— Скажите, Василий Михайлович, дома у вас кто-нибудь был?

— Когда?

— Когда вы заезжали перекусить.

— Никого не было, — буркнул Зуев. — Валентина, жена моя, усвистала куда-то…

— Вы всегда заезжаете домой перекусить?

— Нет. Обычно — нет. Я ж не каждый день улетаю. Я за вещами заехал, ну и… марафет навести… Перед визитом.

— Скажите, пожалуйста, какова доля вашего участия в дерюгинской корпорации? — неожиданно резко перевел разговор Гаврюшин.

На лице Зуева вновь явственно отразилась внутренняя борьба. Он как будто прикидывал — дать волю ярости или все-таки воздержаться. И снова вышло, что лучше потерпеть.

— Не-ет, — проговорил он с какой-то особенной, слащавой интонацией и неожиданно потянулся. — Этого я вам не скажу. Потому что это вас не касается, уж извините. И вообще… — Тут он еще более неожиданно встал. — В следующий раз, если что, связывайтесь с моим адвокатом. Всего наилучшего.

Гаврюшин не стал его удерживать. Зуев аккуратно выложил на стол визитную карточку, забрал подписанный пропуск и вышел. Уже совсем в дверях он обернулся еще раз, сказал:

— А соседей — проверьте! Очень советую… — и исчез окончательно.

Мышкин слез с подоконника и сел на стул. Какое-то время они с Гаврюшиным молча смотрели друг на друга.

— Слушайте, инспектор, — вдруг с явным раздражением поинтересовался Гаврюшин, — с чего это вам вздумалось спрашивать, видел он вас или нет? Как барышню — мы с вами где-то встречались…

— Да так… — отводя глаза, пробормотал Мышкин. — Показалось что-то…

К счастью, Гаврюшин не был настроен развивать эту тему.

— Что это за стихи вы говорили, инспектор? И почему разволновались? Неужто опять Сологуб?

— Нет. — Мышкин покачал головой. — Это Блок. Не Сологуб, но эпоха та же… Еще один томик.

— Томик чего?

— Серии «Серебряный вихрь», чтоб ей пусто было… Это уж как-то слишком…

— Слишком — не слишком, — решительно заявил Гаврюшин, — а я насчет этого Орловского выясню. Где он и что.

— Это правильно, — одобрил Мышкин. Вид у него был совершенно растерянный. Гаврюшину сильно захотелось его встряхнуть.

— Ну а как он вам вообще, Зуев-то? — с нетерпением спросил он. — Как вам кажется? Темнит?

— Не исключено, — задумчиво сказал Мышкин. — Однако с Натальей он, видимо, по возвращении не связывался…

— А если бы они были сообщниками, он, по идее, должен был первым делом ей позвонить и узнать, вышли на нее или нет и что она нам сказала, — докончил за него Гаврюшин. — Но ведь он мог просто не успеть — не застать, скажем… Времени-то было немного. И потом, почему вы так уверены? Может, он нарочно очки втирает? На Дерюгина он, надо сказать, катит последовательно…

— Сейчас-сейчас… Постойте-ка… Он знал, что у Дерюгина назначена встреча…

— То есть мог рассчитывать, что не столкнется с ним у Козловой…

— Да, но ведь сама эта встреча — это алиби, — возразил Мышкин. — Отличное алиби для Дерюгина. Нет, что-то тут все-таки не вяжется…

— Он мог рассчитывать на то, что у Дерюгина не будет алиби на первую половину дня… — не очень уверенно предположил Гаврюшин. — Смотрите… Предположим, он знает, что до трех Дерюгин не контролируем, — например, один дома, а с трех он на этом совещании… или встрече. Зуев приезжает к Козловой, скажем, примерно к трем, делает свое дело — и уезжает. Время с такой точностью не определяется — это он наверняка понимает…

— А зачем он тогда вернулся из Вены?

— Ну как зачем? Если уж он решил Дерюгина устранить, то, наверное, не просто так. Взять дело в свои руки…

— Знаете, Женя, — Мышкин с сомнением покачал головой, — у них ведь все-таки не монархический принцип. Вряд ли, убрав Дерюгина, он прямо так все и унаследует. Это все как-то иначе устроено.

— Это-то мне ясно… Кстати, про акции он так и не сказал. С понтом: нечего лезть не в свое дело, но не сказал ведь… Ну, это мы, положим, выясним. А ведь не любит он Дерюгина, как по-вашему?

— Не любит, — согласился Мышкин.

— А почему, как вы думаете? Завидует?

— Кто его знает… — задумчиво сказал Мышкин. — За двадцать пять лет знакомства многое могло накипеть. И потом… Катя эта…

— Да, вот тут-то он уж точно соврал! Как заговорил о ней — глазки загорелись. Я, говорит, не рассчитывал — а глазки горят!