Аркан для букмекера - Александр Савельев Страница 25

Чем глубже Кривцов окунался в подробности подготовки шантажа своего начальника, тем более убеждался в необходимости привлечь к этому делу Филина. Работа предстоит тонкая и в то же время чреватая опасностями, потребует людей соответствующего склада и, конечно же, оснащения современными техническими средствами. Самодеятельность здесь не годилась. Филин — профессионал, имеет связи в преступном мире. «Нет, без него никак не обойтись. Фортуна специально свела нас вместе. Не буду перечить судьбе. На этот раз постараюсь быть честным. Открою ему все свои карты. Вместе обсудим. Навар пополам, за вычетом затрат на исполнителей и другие непредвиденные расходы. Миллиона по полтора долларов на каждого, думаю, получится. Не так уж плохо. Должен согласиться».

Однако прежде чем отправиться к Филину с предложением, Кривцов решил увеличить свои шансы и попытаться уговорить Липатникова помочь с освобождением пацана из колонии. На худой конец — сведу их вместе. Пусть Филин сам поговорит.

Созвонившись с Липатниковым, Кривцов поехал к нему в департамент. Секретарь в приемной, смазливая блондинка в лейтенантских погонах, знала Кривцова. При его появлении приветливо улыбнулась и без лишних формальностей впустила в кабинет. Липатников сидел за столом, читал какие-то бумаги. Жестом показал Кривцову на кресло и попросил несколько минут подождать. Закончив чтение, он кому-то позвонил и, лишь положив трубку, поздоровался с Кривцовым за руку.

— Давненько мы с тобой не виделись. Какие новости на семейном фронте? Как Антонина? Жена все подбивает поехать к вам на дачу. Напрашивается на шашлыки. Ты как, не против?

— Какой разговор! В любое время. Всегда рады.

Кривцов достал из внутреннего кармана пиджака заранее приготовленную бумагу и положил перед Липатниковым. «Говорить у тебя можно свободно? Кабинет не прослушивается?»

Липатников приложил к губам палец.

Еще какое-то время они разговаривали ни о чем. Затем Кривцов изложил «существо» дела, объясняющее службе подслушивания причину его появления здесь.

— Начальник ипподромной милиции тебе не звонил? Впрочем, это, конечно, не телефонный разговор. Ему понадобилась информация на некоего помощника депутата Государственной Думы. Дело не терпит отлагательства, поэтому он не стал обращаться официально. Попросил меня съездить к тебе. Поможешь? Справка нужна ему для оперативной работы.

— Напиши данные. Вот бумага.

Кривцов написал: «Синебродов Владимир Александрович. Русский. Родился в Москве…»

— Ты уже завтракал?

— Не успел.

— И я с утра ничего не ел. Может, где-нибудь перекусим? Может, в нашем служебном буфете? Вот и отлично. А тем временем наши девушки подготовят нужную бумагу.

Форму Липатников надевал лишь в исключительных случаях. Обычно же ходил в штатском.

— Леночка, я на полчасика отлучусь. Вот тебе бумага. Постарайся, — пожалуйста, чтобы к моему возвращению подготовили формуляр на этого человека.

Сравнивая атмосферу данного присутственного места с той, которая здесь царила лет десять тому назад, Кривцов увидел существенные перемены. Сразу же бросилось в глаза то, что из бесконечных, обычно пустынных коридоров исчезла гипнотизирующая тишина. Теперь в коридорах власти было полно народу, дурно воспитанного и не вполне чистоплотного. Сотрудники громко разговаривали между собой, обменивались на бегу репликами, а нередко и скабрезными шуточками. Исчезло прежнее таинство власти, она стала приземленной и вульгарной.

— Что у тебя за дело ко мне? — спросил Липатников в машине Кривцова.

— Может быть, в самом деле смотаем куда-нибудь перекусить?

— Поехали на Кропоткинскую. Там нас неплохо обслужат. Так я слушаю тебя. Какие проблемы?

Прежде чем начинать разговор, Игорь Николаевич никак не мог решить: включать ли записывающее устройство? Вмонтированное дополнительным блоком в серийный автомагнитофон, оно включалось автоматически при нажатии на кнопку «воспроизведение». Одновременно звучала музыка и шла запись разговора. Об этой его «игрушке» не подозревала даже Антонина.

Отбросив колебания, Кривцов включил магнитофон.

Неторопливая мелодия блюза плавно влилась в ритмичный перестук мотора. Он слегка приглушил звук.

— Один человек попросил меня свести его с тобой. Говорит, его пацан сидит ни за что. Хочет поговорить на предмет досрочного освобождения.

— В какой колонии?

— В Можайске.

— И что это за человек?

— Ты его знаешь — Филин. Мы выросли вместе.

— Это не тот Филин, у которого я брал подписки о немедленном выезде, будучи участковым?

— Он самый. Значит, ты его помнишь?

— Он тогда, кажется, в ворах ходил. А что сейчас?

— Помощник депутата Государственной Думы.

— Это ты ему рассказал о моих возможностях?

— Ну что ты? Его осведомленности мог бы позавидовать пресс-атташе вашего ведомства.

— В общем, если я тебя правильно понял, ты предлагаешь мне сделку с криминальным авторитетом?

— Пока я тебе ничего не предлагаю. Просто передал просьбу.

— Ты хоть соображаешь, какая это для меня петля? Ты, случаем, не работаешь на службу внутренней безопасности?

— Тебе решать, как поступить. Но если ты хочешь знать мое мнение: я не вижу в этом ничего особенного.

— Если бы я тебя не знал так хорошо, то заподозрил бы во всех тяжких. Неужели ты не понимаешь, что стоит дать ему палец, и он откусит всю руку?

— Ты прав, прав. Все твои опасения резонны, если бы это был не Филин. Он человек чести. Как ни высокопарно звучит это в отношении людей такого сорта, но его слово стоит многого.

— Игорь, ты умный мужик, но порой несешь такую ахинею, уши вянут. Какая честь? Какое слово? Кто сейчас в это верит?

Кривцов верил. Как ни омерзительна была его жизнь, ни низменны воззрения и средства самоутверждения, романтические идеалы остались в нем, правда, как категория умозрительная, но от этого не менее притягательная. Дух улицы его детства с культом героизма, преобладавшим в нем, так глубоко въелся в Кривцова, что никакие нынешние мерзости не смогли вытравить его. Что-то вроде татуировки, коряво наколотой ржавой иглой.

Липатников родился на десять лет позже. Улица его детства исповедовала совсем иную веру. Погоду определял культ грубой силы, причем индивидуальные физические данные в нем практически ничего не значили. Уличную идеологию диктовала жестокая кровожадная стая. Для выбора было всего лишь два варианта: или ты в ней, или тебя топчут. Липатников нашел третий выход: приспособился к ситуации. Он одновременно был в стае и вне ее, играл ту роль, которая была выгодна ему в данный момент, только играл, четко определив для себя грань, за которую нельзя переступать.

Даже пацаном, выбрав стукачество как наиболее короткий путь к успеху, Кривцов рисковал больше Липатникова. Можно сказать, ходил по острию ножа и делал это сознательно с каким-то бесшабашным отчаянием. Липатникову подобное не могло даже прийти в голову. Он только играл роль, делая вид, что живет интересами улицы. В действительности же руководствовался исключительно соображениями личной выгоды. И со временем так насобачился в этой игре, что впору бы идти в театральный вуз, но он предпочел милицейскую школу.