Заложники - Энн Пэтчетт Страница 25

В комнате воцарилось оцепенение. Цветы, в огромном количестве украшавшие помещение, уже начали увядать, на лепестках белых роз появилась тонкая коричневая кайма. Шампанское в недопитых бокалах выдохлось и потеплело. Юные террористы вымотались настолько, что засыпали прямо у стен и сползали на пол, не просыпаясь. Заложники по-прежнему находились в гостиной, некоторые перешептывались, но большинство сидело молча. Они устраивались поудобнее в креслах и тоже засыпали. Своим стражам они не доставляли ни малейшего беспокойства. Они разбирали с диванов подушки и растягивались на полу – почти так же, как в предыдущую ночь, только гораздо удобнее. Все понимали, что ничего другого им не остается, что они должны оставаться в этой комнате, вести себя тихо, избегать резких движений. Никто даже не помышлял о том, чтобы сбежать, воспользовавшись окном ванной комнаты, куда все ходили теперь без охраны, – может быть, по какому-то негласному джентльменскому соглашению. И все выказывали особое преувеличенное уважение к телу аккомпаниатора, их аккомпаниатора, ведь теперь им предстояло жить по тем стандартам, которые он для них установил.

Когда появился Месснер, он спросил перво-наперво о Роксане Косс. Губы его теперь казались тоньше, выражение лица непреклоннее; не отдавая себе в том отчета, он заговорил по-немецки. Гэн тяжело поднялся со своего кресла и начал переводить командирам его слова. Те указали на женщину на диване, с платком, прижатым к глазам.

– А сейчас она должна отсюда уйти, – сказал Месснер тоном, не терпящим возражений.

– А что, появился президент? – спросил командир Альфредо.

– Она должна сопровождать домой тело. – Перед командирами стоял теперь совсем другой Месснер. Вид комнаты, усеянной лежащими на полу заложниками, покалеченного вице-президента и парней с автоматами – все это вызывало у него в прошлый раз тягостное ощущение. Но теперь он был по-настоящему зол. И не был вооружен ничем, кроме своего гнева и маленького красного значка, который красовался у него на руке для защиты от направленных на него автоматов.

Командиры перенесли его гнев со сверхъестественным терпением.

– Мертвым, – объяснил Гектор, – все равно, кто находится рядом с их гробом.

– Вы сказали «всех женщин»!

– Мы прошли через вентиляционные ходы, – напомнил ему командир Бенхамин, а затем, после паузы, добавил образное выражение: – Как кроты.

– Я должен убедиться, что могу вам доверять, – сказал Месснер. Гэн изо всех сил старался передать его тон, напористые интонации, манеру рубить слова, как будто бьющие мягкой колотушкой по барабану. – Вы мне тут говорите всякие вещи… А почему я должен вам верить?

– Мы отпустили слуг, больных и всех женщин, кроме одной. Похоже, она представляет для вас наибольший интерес? Задержи мы другую, вы не придали бы этому такого значения?

– Так я могу вам доверять?

Бенхамин с минуту обдумывал его слова. Потом поднял руку, словно для того, чтобы потрогать свою рану на щеке, но передумал.

– Мы с вами по разные стороны баррикад.

– Швейцарцы никогда не встают на чью-либо сторону, – оборвал его Месснер. – Мы держим только сторону Швейцарии, то есть нейтральную.

Никто из командиров не нашел, что еще сказать Месснеру, которому не требовались доказательства, что аккомпаниатор, лежащий у его ног, мертв. Священник накрыл его тело скатертью, взятой со стола, и скатерть была совершенно неподвижна. Месснер вышел из дома без дальнейших препирательств и вернулся через час в сопровождении помощника. Они привезли с собой медицинскую каталку, вроде тех, которыми пользуются сотрудники «Скорой помощи». Каталка была нагружена ящиками и мешками, и, когда все это было с нее снято, они уменьшили до минимума ее высоту и попытались взгромоздить на нее крупное тело аккомпаниатора. В конце концов им пришлось призвать на помощь нескольких молодых террористов. Смерть делает человека очень тяжелым, как будто все его прежние деяния, вся долгая жизнь возвращается к нему в эти последние мгновения и ложится свинцовым грузом ему на грудь. Когда аккомпаниатора все-таки уложили на каталку, из-под узорчатой скатерти выскользнули его красивые руки, наконец его увезли из зала. Роксана Косс отвернулась, как будто разглядывала диванные подушки. Господину Осокаве показалось, что в эти мгновения она воображает себя Брунгильдой и мечтает о коне, который унес бы ее в огонь вслед за телом возлюбленного.

– Мне представляется, что они не должны были доставлять нам еду таким способом, – обратился вице-президент к сидящему рядом с ним незнакомцу, несмотря на то что был голоден и весьма интересовался содержимым ящиков. – Мне представляется, из уважения к смерти они могли бы сделать две отдельные ходки. – Предзакатный свет пробивался сквозь высокие окна гостиной и рисовал на полу золотые полосы. Красивая комната, подумал вице-президент, а в это время дня она особенно прелестна. Он очень редко возвращался домой раньше темноты, а часто и вовсе не бывал дома, замещая президента то в одной поездке, то в другой. Лед в полотенце почти полностью растаял, и рукав его крахмальной рубашки промок от постоянно стекающей по руке воды. Тем не менее влажная прохлада полотенца приносила облегчение его распухшему лицу. Он размышлял, где будут спать сегодня ночью его жена и дети: может быть, президент и его жена пригласят их к себе, чтобы сделать себе на этом рекламу? А может, они снимут комнату в отеле? Он надеялся, что они найдут приют у кузины Анны. Анна обеспечит жене комфорт, развлечет детей и послушает их рассказы о нападении бандитов. Конечно, им придется спать в кроватях по двое, а может, поместиться и на выдвижной софе, но тут нет ничего страшного. Все ж лучше, чем в чопорных гостевых покоях у Масуды, тем более что Эсмеральду он наверняка пошлет спать на половину слуг.

Гэн и господин Осокава устроились на другом конце комнаты возле окон, подальше от своих соотечественников. Строгие правила вежливости не позволяли другим мужчинам присоединиться к ним без приглашения. Даже в таких чрезвычайных обстоятельствах субординация оставалась нерушимой. В своем нынешнем настроении господин Осокава не нуждался в компании.

– Он был потрясающим аккомпаниатором! – сказал он Гэну. – Я чувствую свою ответственность за них обоих. – Из всех мужчин в комнате господин Осокава был единственным, кто оставался в пиджаке и галстуке. Вообще, его костюм поразительным образом сохранил свою безупречность.

– Вы хотите, чтобы я ей сказал?

– Что?

– Об аккомпаниаторе? – уточнил Гэн.

Господин Осокава посмотрел на Роксану Косс, которая по-прежнему сидела отвернувшись, лицо ее скрывал каскад волос. Несмотря на то, что рядом с ней на софе сидели другие люди, она казалась совершенно одинокой. Священник находился рядом с ней, но не с ней. Глаза его были закрыты, губы как будто беззвучно шептали слова молитвы.

– О, я думаю, она это знает! – А затем добавил с сомнением: – Я уверен, что все ей об этом уже говорили.

Гэн не настаивал. Он ждал. В его обязанности не входило давать советы господину Осокаве. Он знал, что секрет его профессии заключается в умении ждать, пока хозяин придет к тому или иному заключению.