Опер печального образа - Дмитрий Вересов Страница 25

Затем посмотрел в потолок, перевел взгляд на окно, на коробки с книгами. Остановился он все-таки на жене. Поднес к глазам карандаш, будто собирался измерить Анины пропорции, перед тем как перенести ее на бумагу, и написал первое слово. Заметив, что жена за это время нащелкала уже пару предложений, засуетился, ткнул карандашом в бумагу, как Буратино носом в холст на стене, сделал маленькую дырочку. Вдруг лицо его оживилось, и он стал быстро записывать какие-то слова. Но также неожиданно остановился, прочитал написанное, вырвал лист из тетрадки, скомкал и бросил на пол.

Аня перечитала статью, которую она написала для еженедельника «Арлекин»… не идти же туда завтра с пустыми руками!.. посмотрела еще раз на заголовок, поморщилась, махнула рукой. Только после этого она заметила Михаила, лежащего на диване, согревавшего ужин собственным телом. Пол перед ним был усеян белыми бумажными снежками. Но удивительнее всего была его физиономия, некая смесь детской наивности и пророческого вдохновения. Судя по его глупому виду, Корнилов сочинял стихи. Не от обиды ли? Не успела ли она его чем-нибудь невольно обидеть?

— Готово! — вдруг закричал Корнилов.

— На табуретку встань, — посоветовала ему Аня.

— Ничего, они и так сейчас зазвучат. Сейчас, сейчас…

Аня приготовилась слушать. Исходя из ее личных наблюдений, дилетанты обычно пишут длинно и многословно. Об этом же говорило количество переведенной Корниловым бумаги.

— Женка есть у Медвежонка

Лучше даже, чем японка, —

отбарабанил Михаил и посмотрел на Аню. Он ждал ее реакции. Листочек со стихами в его руке слегка дрожал.

— Искренне, — кивнула головой жена. — Много конкретного, узнаваемого. Больше всего мне понравилось место…

— Какое? — Корнилов заерзал на диване, чтобы устроиться поудобнее.

— Сразу после слова «японка».

Поэт уставился в листок с текстом, пошевелил губами и поднял на Аню недоуменный взгляд.

— Но на этом слове стихотворение закончилось, — Михаил опять посмотрел в листочек.

— Вот это мне и понравилось. Больше всего тебе удалось молчание. Хотя вот эта строчка тоже, на мой взгляд, оригинальна. «Мошонка есть у Медвежонка…» «Мошонка есть у Медвежонка»!

С хохотом Аня бросилась на кухню, ожидая услышать за собой шлепанье домашних тапочек. Но за ней никто не побежал. Ожидая подвоха, Аня на цыпочках прокралась по коридору назад и заглянула в комнату. Ее муж ползал по полу на четвереньках, повесив голову, как ослик Иа, и собирал свои черновики.

Вот дурак! Это было первое, что пришло Ане в голову. На что он обиделся? Неужели он всерьез отнесся к своим глупым стишкам? И это капитан Корнилов! Гроза преступного мира! Второй дан по школе… страшно сказать какой!

Аня вспомнила, как удивлялась, когда Михаил признался, что никогда не сочинял стихи, даже не пытался. Она тогда не верила, долго доказывала ему, что все люди в детстве или юности рифмуют, подражают известным стихотворцам. Это обязательный этап развития человека, как какое-нибудь имаго у бабочки.

А Корнилов упорно твердил, что чужие стихи учил, а своих не сочинял.

Сейчас Аня ему поверила, потому что увидела перед собой ту самую пропущенную куколку, минуя которую вырос, развился, возмужал этот человек. Откуда-то задним числом, зигзагом развития появился перед ней маленький человечек со своим наивным детским стихотворением, которое она подняла на смех. Ничем она не лучше той японки, которая выслушала бы хокку своего мужа-самурая и склонилась перед ним с благоговением. Тут Михаил ее поэтически не прозрел.

— Медвежонок, — тихо позвала его Аня. — Медвежонок!

Он ответил не сразу. Все ползал по комнате, подбирал и снова ронял свои шары-черновики. Аня вдруг поняла, что никуда этот сильный, благородный мужчина Михаил Корнилов от нее не денется, но вот маленького, трогательного мальчика Мишу она больше не увидит никогда.

Потом, за ужином, она долго успокаивала его, приводила примеры из собственной поэтической практики, вообще, говорила за двоих. Но, как говорится, проехали. Этот полустанок промелькнул за окном скорого поезда и скрылся за деревьями.

— Я бы запретил Интернет, — говорил Михаил уже за чаем, как обычно, несладким и «пустым». — Не туда процесс пошел.

— Сразу видно представителя российских силовых структур, — Аня решила поспорить немного, чтобы замять инцидент со стихами. — Корнилову тоже захотелось что-нибудь запретить, желательно поглобальнее.

— Нет, Аня, ты сама задайся какой-нибудь хорошей, полезной идеей, — продолжил свои рассуждения сытый супруг. — Вопрос научный перед собой поставь, какую-нибудь творческую задачу. А потом обратись за помощью к Интернету. Поможет он тебе? В лучшем случае отправит на какой-нибудь сайт рефератов, глупых и однотипных. Ничем он тебе в хорошем начинании не поможет. А вот в извращении каком-нибудь запросто. Вот придумай какое-нибудь извращение…

— Прямо сейчас сяду придумывать новое извращение. Делать мне больше нечего, — ответила возмущенная Аня, хотя с интересом прислушивалась к рассуждениям мужа, занимаясь одновременно мытьем посуды. — Возьми сам и придумай.

— И придумаю, — ответил Михаил и задумался глубоко. — Не такое придумывали…

По лицу его забегали тени греховных фантазий. Он опять посмотрел на потолок, откуда недавно уже черпал поэтическое вдохновение. Его мысль напрягалась очень долго, Аня даже забеспокоилась за его психическое здоровье.

— Все уже придумано до нас, — вздохнул супруг, как бы расписываясь в собственном бессилии перед многовековой историей греха. — Остаются только мелкие варианты, вариации на тему… Так вот. Любой извращенец найдет по своей теме массу материала с советами, примерами, адресами единомышленников. Всякая дрянь, низость, гадость свила в Интернете уютные гнездышки. Мало того, пропагандирует и организует их, как ленинская газета. Одним словом, дело это сатанинское.

— Ты рассуждаешь прямо как твердолобый ортодокс, мракобес. По-моему, пусть лучше будет все, чем не будет ничего. Пусть люди знают, что они не одни со своим проклятьем в этом мире…

— Нет, Анечка, человек должен быть со своим проклятьем один на один. Сам, без посторонней помощи, он должен всю жизнь сражаться, победить в конце концов свой грех или погибнуть. Они же не преодолевают, они воинственно самоутверждаются, признают только за собой правоту… Вот ты читала книжку про Чайковского недавно. Я, признаюсь, пролистал ее…

— В поисках скользких фактов его биографии?

— Ну… Вообще-то, да. Но я понял одну важную вещь. Петр Ильич всю свою жизнь боролся с этим грехом, а под конец жизни, кажется, преодолел его. Или это биографу так показалось? А сейчас из него сделали «голубое» знамя…

— Поэтому ты предлагаешь закрыть Интернет?

— Назад дракона в нору уже не запихнешь. Раньше надо было думать, брать его под контроль самыми умными людьми человечества, учеными, философами. Кто там считал, что государством должны управлять философы?