Операция «Фауст» - Фридрих Незнанский Страница 25

Это сзади нас ведут разговор двое отпускников — смуглый ефрейтор с восточными глазами и белобрысый старшина.

— Ты что, сдурел, Куназ? Тебе Серый покажет «своих», болтай больше.

Значит, спецназовцы: заместитель ГРУ Рогов говорил нам, что генерал Серый командует 17-м полком спецназа.

Наконец самолет садится на площадку, и мы выходим на раскаленный воздух. Под ногами — потрескавшаяся земля, над головой небо — не голубое, хотя солнце палит вовсю и ни единого облачка. Оно желто-латунное. И на всем лежит латунная пыль: на лицах солдат, на фюзеляже вертолета, на котором нам предстоит лететь в расположение военного прокурора 40-й армии.

— Из автомата стреляли?

Загорелый майор с выцветшими на солнце волосами, встретивший нас в аэропорту, знал обстановку.

— Конечно, — поспешно ответил я, — семь лет назад. А что?

— Понятно, — вздохнул майор, — «аказс» вручаем товарищу Бунину! Вам гранату — держите.

Я попробовал запихнуть гранату в карман джинсов, но она не лезла. Тогда я сунул ее в портфель с делом Ким.

— Поосторожней. Это на крайний случай. Дернете за чеку — и в самую гущу…

Он вгляделся в мое лицо и взмахнул рукой, что означало приглашение осмотреться: кругом воронки, следы обстрела…

Как только мы приземляемся, Грязнов скороговоркой шепчет мне на ухо:

— Я отвалю, Сашок, потихоньку, не делай волны, я вас найду…

И Грязнов действительно «отваливает», я даже не успеваю заметить куда. Бунин командует парадом, говорит то с одним офицером, то с другим, он не сразу замечает, что Грязнов исчез, а когда замечает, то уже поздно «делать волну»: мы стоим в кабинете военного прокурора.

Худенький, как мальчишка, военный прокурор 40-й армии выложил передо мной секретное дело Владимира Ивонина.

В советском уголовном процессе два вида следствия: дознание и основной вид расследования — предварительное следствие. Дознание предшествует следствию по сложным делам или же производится полностью по менее значительным — органами милиции. Личные дела дознавателей воинских частей в Афганистане хранились в сейфе прокурора 40-й армии, и среди них — досье дознавателя 17-го отдельного полка спецназа В. Ивонина.

С фотографии на меня смотрело совершенно иное лицо, чем я себе представлял по муровскому фотороботу и эскизу Карасева. Прилизанные волосы вместо ежика, низкий лобик, хищный нос, тонкие губы. Старик Ломброзо остался бы доволен этой харей: налицо были все признаки стойкой врожденной склонности к совершению преступления. Читаю подробную справку-установку. Отец — известный поэт. Мать — учительница пения. Когда Владимиру исполнилось 10 лет, родители развелись. Мать пошла работать продавщицей в галантерейную секцию универмага, через два года вышла замуж за заведующего гаражом того же универмага. Характеристики учителей школы: литературы — низкая грамотность, хорошая память, математики — способности к точным наукам, груб и высокомерен, физкультуры — физически развит слабо, к спорту интереса не проявляет.

После окончания 7-го класса поступил в Ленинградское суворовское училище. Офицер-наставник отмечает в справке, что Ивонин по военным предметам успевал хорошо, зарекомендовал себя отличным спортсменом. Со сверстниками груб и надменен, с наставником — почтителен. С матерью и отчимом отношений не поддерживал, свободное время проводил в семье дяди, брата отца, заведующего районным клубом в Репино Ленинградской области. В 1978 году к Ивонину в гости приезжала мать, которая оформила развод с отчимом по причине его алкоголизма. В 1979 году зачислен курсантом Ленинградского высшего командного училища спецназа им. Кирова и после окончания по его просьбе направлен в ограниченный контингент советских войск на территорию Демократической Республики Афганистан. В 1983 году принят в члены КПСС. Характеристика командира 17-го отдельного полка Серого: «Ивонин — настоящий военный человек, рекомендую его в качестве дознавателя для проведения расследования воинских преступлений во вверенном мне полку».

Я несколько раз перечитываю досье Ивонина. Сравниваю противоречивые характеристики. Противоречивые на первый взгляд. С ним все в порядке, с этим Ивониным. Налицо все признаки так называемой социальной шизофрении. Отчим издевается над физически слабым пасынком. Мать ради денег идет в торговлю. Ворует естественно. Потому что иначе больше года в советской торговле не протянешь, или сам уйдешь, или тебя выживут — круговая порука жуликов. Вырвался из семьи — убежал, ясно, — ему кажется, что сбросил с себя груз прошлого. Он еще не знает, что уже не сможет быть таким, каким он хотел тогда быть. Ему хотелось врезать пьяному завгару, отчиму, когда тот бил мать. Но он был слаб. Теперь он сильный и… может сам убить женщину. Таков финал. Это не моя фантазия. Сотни таких примеров приведены в закрытой диссертации профессора М. Б. Сингала. В судебной психиатрии это так и называется — синдром Сингала.

Прокурор 40-й армии понимающе кивает головой:

— У меня в практике были дела, когда внешне человека хоть в отряд космонавтов записывай. А когда он своих перестреляет полроты, эксперты говорят: да он псих законченный, это у него с детства.

— А может, положение у него было безвыходное? — вдруг изрекает Бунин. — Военнослужащий должен исполнять приказ.

Я смотрю на Бунина как на идиота.

— Какой, Ваня, приказ? Какому это командиру понадобилось отдать приказ — убить Ким? А?

Бунин упрямо смотрит в стол.

Мне сделалось тоскливо, как на похоронах. Я прилетел в чужую страну за тридевять земель, чтобы арестовать убийцу Ким. А сейчас у меня возникло ощущение, будто я расследую совсем не известное мне дело, и оно уводит меня в сторону от моей основной задачи. И Грязнов куда-то провалился. Не случилось бы чего. И с одним пистолетиком на рожон особенно не попрешь…

Бунин теперь старался заглянуть мне в глаза, а я тупо смотрел в пространство.

— Саша, дай сигаретку.

Я вышел из оцепенения.

— Ты же не куришь, Иван.

— Да вот что-то разнервничался…

У Бунина снова стал пропадать голос.

— Тут такое дело, товарищ Турецкий, — прокурор армии смотрит на меня серьезными глазами. — Сегодня в четыре Зайцев приглашает командный состав к себе в бункер. Проводится небольшой митинг. Вернее, собрание актива: чествуют героев Афганистана. И Ивонин, он в Москве получил Золотую Звезду Героя, должен быть там. Я приглашен. Могу взять вас с собой. В штаб я сейчас позвоню, попрошу разрешения. Поехали?

— Да, — отвечаю, — поехали.

Мы сидим в довольно тесном кабинете военного прокурора 40-й армии. Час дня по местному времени. За окном жарища. В комнате тоже. Я смотрю в окно: тесные глиняные улочки и длинный современный корпус — светлое здание в семь этажей, около зелень…

— Это Центральный военный госпиталь, — перехватив мой взгляд, поясняет прокурор. — Кажется, ничего подобного нет больше не только в Афганистане — на всем Среднем Востоке…