Так долго не живут [= Золото для корсиканца ] - Светлана Гончаренко Страница 25

— Ваш друг ушёл?

Анна Венедиктовна просунула в дверь изящную седую головку.

— Он пошёл по делам.

— Ну и хорошо. Так-то лучше. Посидим теперь без него.

Старушка снова устроилась в кресле и вооружилась тем же сухим платочком.

— Вы предубеждены, Анна Венедиктовна, против Стаса… то есть Станислава Ивановича… — запротестовал Самоваров.

— Возможно! Но он такой! Такой грубый… И не в манерах даже дело! Мысли у него грубые. Всюду видит грязь. Это неприятно.

— Что делать, — вздохнул Самоваров. — Он ежедневно встречается с грубыми людьми. Воры, убийцы, насильники…

Анна Венедиктовна прикрыла глаза тонкими, как пергамент, веками, покачала головой:

— Я понимаю. Но я не люблю ничего грубого. И никогда не полюблю… Ну ушёл — и бог с ним. Будем говорить о Капочке. Вы ведь вместе ушли. Чего она вам наговорила?

«Вот как! Она сама пытается что-то у меня вызнать!» — удивился Самоваров, а вслух сказал:

— Она за вас боялась. Просила вас предостеречь. Считала, что вам что-то угрожает.

— Ох, я сама теперь ничего не могу понять. Куда кружка делась? Как я буду без Капочки? — Она ещё раз вздохнула, помолчала. Сухи были её нежные дряблые пеки. Кто скатал, что старухи плаксивы?

— Я думаю, — предположил Самоваров, — не из-за этой ли байки всё случилось, байки про Ленина?

— Как глупо! — фыркнула Анна Венедиктовна.

— Не скажите, для жадных да деловых людей ничего глупого тут нет. А я сегодня ноги Ленина, обломки, конечно, Стасу… Станиславу Ивановичу отдал. Пусть эксперты поглядят, было там что или нет — отпечатки мешочка этого с парюрой, ворсинки…

Айна Венедиктовна нахмурилась:

— А уж это совсем лишнее! Смешно даже. И руку даю на отсечение, что не найдёте вы там ничего. Я даже припоминаю теперь, что однажды… Да, да, точно! Пундырев говорил или писал, я уже не знаю… ах, всё равно! Пусть говорил!.. что нарочно про ботинки всегда твердил, для смеху, а мешочек плюхнул рабу, какому точно, сам не знал. Видите, какая всё это ерунда. Ерунда, согласитесь!

— Убийца так не считал, — значительно произнёс Самоваров. Ничем её не проймёшь, всё трын-трава! — Знаете, Анна Венедиктовна, из-за случившегося не могли бы вы пролистать оставшиеся у вас письма Пундырева, нет ли в них чего о кладе? Мы бы, то есть, я хотел сказать, милиция, осторожно проверили всё и покончили бы раз и навсегда с дурацкой легендой. Ведь двух человек уже убили из-за этого. Я уверен: Капитолину Петровну подстерегли и выпытать у неё хотели что-то об этом бриллиантовом деле. Знали, что вы с ней близки, что вы редко выходите, что…

Он болтал-болтал и осёкся. В самом деле, зачем те двое подошли к Капочке? Грабить? Смешно. Да и не взяли ничего. Зачем убили? Если узнать хотели что-то, то почему не пошли прямо к Анне Венедиктовне, такой болтушке, а пришли к недоверчивой Капочке? Так-так-так! Спешит убийца (ведь через день после смерти Сентюрина полез Ленина громить!), не захотел ждать, когда Анна Венедиктовна соизволит прогуляться. Капочка-то к ней каждый день бегала. И с Угольком гуляла. А что, если убийца, он же охотник за бриллиантами, ещё знал и капризный характер Аночки? Вон что она сегодня несёт: «Не помню! Легенда!» Поди у неё чего-нибудь добейся! Да и персона она заметная. В городе про Лукирича-папу все уши прожужжали — местная достопримечательность. Пристукни её, пугни — шуму будет масса, следствие поведут самое тщательное. А Капочка — серая мышка. Кому она нужна? Конечно, уголовник тупорылый вряд ли смог бы в такие тонкости вдаться. Кто-то умный руководит этим делом — и знающий.

В сквернейшем расположении духа Самоваров вернулся в музей. Был пятый час, холодный вечер уже тускнел, но домой идти не хотелось — там его ждали тоска и неизвестность. После вчерашних похорон Сентюрина (вполне приличных, Оленьков для сантехника, погибшего на рабочем месте, какие-то деньги в департаменте выхлопотал) у Самоварова не прошла ещё философическая муть, заедали думы о бренности жизни, а тут ещё Капочка погибла, бедная Капочка… И несчастный демарш Баранова. Едва войдя в музей, Самоваров наткнулся на сияющего, бодрого, деловито снующего Оленькова. Тот только что приехал с телевидения, где блестяще опрокинул все обвинения Баранова, умиротворил общественное мнение, расписал выставку как нечто невыразимо престижное и выгодное — в общем, оказался на щите. Всё будет как он хотел: послезавтра в десять ноль-ноль поганый «боинг» поганой компании «Анка» вознесёт в небеса вместе с торопливыми бизнесменами и жаждущими нег любимого Лазурного Берега нетскими бандитами ещё и все нетские сокровища. Что может сделать какой-то реставратор мебели? В чашу горечи Самоварова последней каплей упал телефонный разговор с обескураженным, опозоренным и убитым Барановым.

— Как же так, Коля? — вопрошал Баранов необычно тихо. — Как же так?

— Ничего, Михаил Михайлович, ещё не вечер и не послезавтрашнее утро, — пытался утешить его Самоваров. — Ещё что-нибудь успеем придумать.

— Ведь врёт! Врёт! — снова взорвался Баранов, вспоминая брифинг Оленькова. — Врёт, гидравлик чёртов! Ну, я так этого не оставлю.

— Я тоже.

Чего это он не оставит? Что обещает несчастному буйному старику? Ничего ведь он не сделает, раз уж сильные мира сего чего-то хотят. Ему надо сидеть смирно. Хоть это и очень противно.

Смирно сидел Самоваров за чаем, который этим вечером не удался. Перепрел в чайнике, что ли? Всё было не так.

— Ой, какое у тебя лицо! — ахнула Ася, заглянувшая к нему, как всегда, случайно, без всякой цели, и вообще шедшая куда-то не туда, и на ходу вспоминавшая, куда же ей нужно. — А чаёк пьёшь?

Ася присела рядом на диван, отыскала свою, с китайцами, чашку, налила чаю.

— Скучно как, — пропела она. — Совсем с этой выставкой забегались. Ты уже знаешь, что едут послезавтра, как и собирались? Всё уложено. Господин Скальдини сюда два раза звонил. Беспокоится очень. Ждёт. Оленьков его утешил: всё в порядке.

— Утешил на чистейшем корсиканском диалекте? — криво усмехнулся Самоваров.

— По-английски. Я, собственно, и переводила, страховала, — охотно объяснила Ася. — Оленьков ведь закончил экспресс-курсы, так что слегка болтает, но на специальные темы пока разговаривать не может (Борис и по-русски-то не очень много знает). А Скальдини, тот о чём угодно скажет — прекрасно, бойко, хотя акцент у него чудовищный. Наверное, как ты говоришь, корсиканский. Но западники ведь себя не стесняются, они без комплексов — самодостаточны. Не то что мы.