Фабрика звезд по-русски - Дмитрий Серебряков Страница 24

Естественным было бы крикнуть всем: «Уйдите, дураки!», но девочка почему-то выделила криком Виталика: «Уйди, ты, толстый»!

Всё. Никто тогда не понял, что криком этим она поставила печать на всей жизни Виталия Клевцова. По жизни с этой минуты он шёл уже Толстым.

Дети порой жестоки. Даже часто жестоки. И они называли Виталика Толстым и тогда, когда хотели оскорбить, и просто по привычке, когда хотели обозначить в разговоре или обращении нужного человека…

Попытки отстоять свою честь кулаками заканчивались неудачно. Виталик рос рыхлым, не умел драться, не был быстр, не умел использовать массу своего тела. И чаще всего в детсадовских стычках доставалось именно ему.

Увы, родители слышали, как обзывают сына, но не придали этому значения, а сам он с матерью обидами не делился. Расскажи он матери о своих страданиях, она, возможно, и нашла бы нужные для сына слова, но мальчик промолчал. Полнота стала комплексом, от которого он так и не избавился.

Назови его кто-нибудь так впервые лет в тридцать, он только посмеялся бы и спокойно носил бы прозвище, не обращая на него никакого внимания. Ведь только с возрастом люди начинают понимать, что комплекция или красота играют в жизни далеко не первую роль. В конце концов, Талейран, один из самых выдающихся дипломатов в истории, слыл одновременно и одним из самых выдающихся донжуанов своего времени, имевшим оглушительный успех у женщин. А парадокс ситуации заключается в том, что был он уродливым горбатым карликом. Только, если это слово в данном случае уместно, он по праву считался еще и одним из самых блестящих умов Франции.

Виталий Клевцов был далеко не глуп. И ближе к тридцати годам от комплекса почти освободился. И пришел успех в отношениях с женщинами. Но это потом, к тридцати.

А сначала, после той «туалетной» истории, мальчик долго переживал. Он чувствовал себя изгоем, хотя таковым в действительности не был.

Но тогда же, в детском саду, он впервые познал власть. Маленькую, но власть.

Он уже свободно читал, когда многие дети еще не знали ни одной буквы. И находчивые воспитательницы быстро приспособились: когда им надо было решить какие-нибудь свои взрослые дела, они давали Виталику книгу сказок, и он читал всей группе. Хорошо читал, с выражением, по ролям. Читал и видел, КАК, открыв рты, завороженно слушают его дети. При малейшем шуме он прекращал читать и с упоением слушал, как его просят продолжить и как успокаивают шумящего. В эти мгновения он ощущал себя ТЕМ, КТО ПОВЕЛЕВАЕТ.

Но проходил этот упоительный час, детей вели на прогулку, и тогда он опять становился Толстым.

Толстым он был и в школе. Неуклюжим, неповоротливым, объектом насмешек на уроке физкультуры.

Но только на уроках физкультуры. Потому что на всех остальных уроках он был первым, редко — вторым. И на переменах перед уроками физически развитые сверстники шли к нему на поклон. И он царским жестом давал списывать всегда отлично приготовленные домашние задания. Правда, царским жест был как бы внутри него. Мальчик уже в начальных классах прекрасно понимал, что показывать людям свое пренебрежение нельзя. Ни в коем случае. И, презирая в душе одноклассников, он давал списывать, выказывая всяческое радушие, расположение и дружескую помощь.

Представительницы прекрасного пола в силу свойственной девочкам усидчивости домашние задания в основном готовили дома и списывать просили редко. А любили как раз этих самых — физически развитых. Черных, кудрявых, стройных… В этом вопросе шансов у Виталика не было. Это он так считал. Хотя, включи он на полную мощь свой интеллект, не устояла бы ни одна. Старая истина: женщина любит ушами… Талейран это знал. Виталик, увы, нет. Потом, позже, он дорос до этого понимания. Но гораздо позже. А внимания девочек хотелось уже в двенадцать.

Когда человеку чего-то не хватает, он добирает это в другом месте и другим способом. Старик Фрейд, о котором Виталик только слышал, но не читал (не принято было печатать эту буржуазную гадость в советской стране), ввел такой термин, как «сублимация». Фрейд трактовал это понятие как трансформацию половых (большей частью) влечений — либидо — на цели социальной деятельности и культурного творчества.

Виталик Клевцов сублимировался совершенно неожиданно: он до самозабвения увлёкся Высоцким. Скорее всего, тут сыграло роль то, что в стихах и ролях Владимира Семеновича наличествовали Мужчина и Борец. Именно этих ипостасей не хватало в характере Виталия.

И он слушал «Балладу о борьбе», и в эти короткие и бесконечно длинные четыре минуты именно он, Виталий, рубил врагов и плакал над телом убитого друга. И в «Балладе о Любви» именно его, Виталия, душа «бродила в цветах», а в «Балладе о ненависти» именно он, Виталий, беспощадно карал негодяев…

Коснулась подростка и тема, если так можно выразиться, инакомыслия. Свобода, фронда в полной мере отвечали подростковому максимализму.

«Только в грезы нельзя насовсем убежать…» Во время помпезной московской Олимпиады восьмидесятого года, в закрытой от приезжих Москве, двадцать пятого июля скончался Владимир Высоцкий.

Смерть Поэта стала для страны шоком. Ночь перед похоронами Виталий Клевцов провел на Таганке в компании с десятком таких же, как он, потрясенных людей. К утру начали подходить еще люди. В театр Виталик попал в первой сотне. И положил к гробу цветы. И заплакал…

И год жил с чувством утраты.

Спустя год он провел рядом с Ваганьковским кладбищем ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое июля. Не один. Там были люди из Владивостока и Курска, Владимира и Архангельска. Особенно запомнилась ему женщина-одесситка с двумя дочерьми, симпатичными близняшками примерно его же возраста. Пили дешевое вино, слушали магнитофон, говорили о Высоцком, шарахались от многочисленных милицейских патрулей.

К утру невыспавшийся Виталик сломался. Не в физическом смысле. В духовном…