Год гиен - Брэд Гигли Страница 24

Панеб быстро притянул Ханро к себе, раздвинув ее ноги, чтобы кончить в нее. Выгнувшись, рухнул на нее сверху, все еще толкая, и стоны его перешли в глубокие звериные крики наслаждения. Потом все кончилось, и движения их медленно утихли. Они лежали, обливаясь потом, не в силах отодвинуться друг от друга.

Десятник двинулся, чтобы сказать ей на ухо что-то ласковое, но ему помешало царапанье в дверь.

— Панеб!

Шепот был не громче ветерка.

Ханро села. Мужчина покачал головой, предупреждая, чтобы она не выдавала их присутствие, и жестом велел снять браслет.

Голос стал настойчивым.

— Панеб, я знаю, что ты там, поэтому не притворяйся, что тебя — там нет!

— Кхепура?

— Беда!

— Откуда ты знала, где я?

— Меня не зря назначили старостой женщин. И ты тоже выходи, Ханро. Твои сын Рами уже дома.

Ханро шепотом выдала залп ругательств, которые оценили бы в рабочих бараках. Вытершись клочком шерсти, она схватила и натянула платье. Ей ненавистна была мысль, что Кхепура за ней следит. Ханро неохотно бросила браслет на кусок ткани и завернула.

Кхепура, дородная внушительная жена золотых дел мастера Сани, стояла в ожидании у двери. На ее широком плоском лице читалось неодобрение.

— Посмотрите на себя, вы, двое, — сказала она. — Это — готовый суд за супружескую измену. Вот что это такое.

— Иди в преисподнюю, Кхепура, — ответила Ханро.

Ее хрипловатый голос сочился издевкой. Она никому не дозволяла себя судить, тем более этой жирной уродливой властной бабе.

— Утихните, обе! — нетерпеливо огрызнулся Панеб, все еще затягивая набедренную повязку. — В чем вообще дело?

— В доме твоей тети…

Встревоженный десятник пустился бегом, не успела толстуха договорить.

— Вытри губы, Панеб! — крикнула Кхепура ему вслед. — На них кровь!

Две женщины поспешили за Панебом, промчавшимся через деревенские ворота. Кхепура, которая считала, что ее долг, как старосты женщин, состоит в том, чтобы надзирать за моралью жительниц деревни, без устали продолжала возмущенные комментарии.

— Не думай, что я единственная, кто знает о тебе и Панебе! — предупредила она, когда они ступили на узкую деревенскую улицу.

— Да мне-то что! — огрызнулась Ханро, огибая группку вопящих детей, играющих на дороге.

Более быстрая, чем Кхепура, она проворно отступила с пути стаи лающих собак, которые бежали мимо. Как угорь, скользящий меж камышей, Ханро ловко огибала группки деревенских жителей, сплетничающих перед дверями. Толстуха, задыхаясь и сипя, старалась не отставать.

— У тебя нрав гиены в течке! — обвинила ее староста женщин. — Сомневаюсь, что ты можешь назвать имена отцов собственных детей!

— Я уверена, что твой Сани — один из них.

— Услышь ее, о Изида!

Две женщины все еще спорили, когда добрались до дома Хетефры.

Остановившись перед могучим Панебом, загородившим вход, Ханро попыталась заглянуть в комнату через его плечо и, в конце концов, расстроенная, силой отпихнула его в сторону. Кхепура тоже протиснула свою тушу в комнату.

На молитвенной скамеечке Хетефры сидел какой-то человек. Хотя он хранил молчание, его невероятно черные глаза сверкнули, когда он посмотрел на Ханро. Она еще никогда не видела таких черных глаз. Наверное, впервые в жизни женщина вдруг смутилась. Ее руки взлетели к шее, чтобы скрыть следы укусов, которые Панеб в порыве страсти мог там оставить.

— Я понимаю, почему ты не хочешь, чтобы в доме твоей родственницы находились чужие люди, — терпеливо говорил Семеркет человеку со сломанным носом, который возвышался над ним. — Но министр послал меня сюда, чтобы расследовать ее убийство и свершить правосудие.

Громкие угрозы Панеба вышвырнуть Семеркета вон сменились молчанием.

— Убийство? — пораженно прошептал он.

Страх на лицах двух женщин был отражением его собственного ужаса.

Кхепура шагнула вперед, размахивая руками.

— Но мы слышали, что… Что она, наверное, утонула… или что крокодил…

— Ее убили топором.

Панеб обронил такое грязное ругательство, что даже Ханро заморгала. Потом рухнул на пол, и женщина с утешающим бормотанием наклонилась, чтобы обхватить его за плечи.

Кхепура резко спросила Семеркета:

— А откуда вы знаете, что это — убийство?

— Я сам осматривал ее тело в Доме Очищения.

— Но после того как она столько времени пробыла в Ниле, откуда вы могли узнать?..

Кхепура бросила взгляд на Панеба, который теперь медленно раскачивался взад-вперед, онемев от горя.

— Ошибки тут быть не может.

Семеркет не упомянул, что у него есть в придачу кусочек лезвия топора, которым была убита Хетефра. Он собирался тайно порыться в сумках с инструментами, принадлежащими строителям гробниц, чтобы посмотреть, не подходит ли кусочек к какому-нибудь лезвию. Это была главная причина, почему он начал свое расследование в деревне: строители гробниц снабжались более щедро, чем все остальные труженики страны. Если какой-нибудь отряд и владеет инструментами из голубого металла, так это они.

Семеркет поднял глаза и обнаружил, что Ханро глазеет на него с жадным интересом. Их глаза на мгновение встретились, и он подумал, что видел в ее взгляде приглашение к чему-то большему. Чиновник быстро опустил взгляд.

— Пожалуйста, скажи жителям деревни, — закашлявшись, продолжал он, — что я позову их, чтобы расспросить.

Ханро кивнула, собираясь заговорить, но Кхепура ее опередила.

— Это невозможно. Это… должны одобрить старейшины, — сказал она, с легким вызовом задрав подбородок.

— Тогда я начну со старейшин. Завтра.

Кхепура встревожилась:

— Вы останетесь на ночь? В деревне?

— Да.

Толстуха покачала головой:

— Никому не дозволяется быть в этой деревне ночью, если он — не строитель гробниц. Гробница фараона — тайна Великого Дома.

— Министр дал мне дозволение, и западный градоправитель — тоже.

Семеркет поднял знак Тоха, висящий у него на шее на цепи с яшмовыми бусинами.

Ханро протянула руку, чтобы взять золотую пластинку.

Кхепура с отвращением фыркнула. Ханро не обратила на нее внимания, продолжая вертеть знак министра. Хотя она не могла прочитать иероглифы на знаке, но все же улыбнулась Семеркету и выпустила пластинку, так что та с хлопком упала ему на грудь.

Кхепура нервно посмотрела на Панеба, втайне желая, чтобы тот что-нибудь сказал. Десятник встал и ворчливо проговорил: