Маскарад лжецов - Карен Мейтленд Страница 24

— Это правда? — выпалил мальчик, не в силах больше сдерживаться.

Крыло расправилось и сделало взмах, прежде чем снова спрятаться. Дети завизжали от страха и удивления.

— Тебя правда превратили в лебедя?

— Иначе откуда бы у меня было лебединое крыло?

— А почему король не приказал ведьме расколдовать тебе руку?

— Когда чары разрушены, то, что осталось, изменить нельзя, особенно если ведьма, наложившая заклятье, мертва. А ее сожгли на костре, который она приготовила для королевы, и пепел развеяли по четырем ветрам.

— И что было потом?

— Король с королевой правили страной справедливо и милостиво. У них родились шесть сыновей и шесть дочерей. Братья-лебеди поселились во дворце и стали великими рыцарями. Они отправились в дальние края на поиски приключений, убивали драконов и спасали невинных дев. Все женились на прекрасных принцессах и жили долго и счастливо.

Щедро посыпались монетки; даже небогатые слушатели ценят рассказанное с душой. Дети столпились вокруг юноши, подбивая друг друга тронуть крыло и проверить, правда ли оно живое, однако родители одного за другим оттаскивали упирающихся чад прочь.

— Идем, дочка, хватит сказки слушать, надо еще много работы переделать до темноты.

— Пошли, сынок, поможешь отцу разгрузить телегу.

— Пусть сказочник отдохнет, у него небось горло пересохло.

Однако никто не предложил ему эля. Слушателей заботило отнюдь не его горло.

На сказочников всегда поглядывают с опаской. Они — чужаки, ласточки, прилетающие только на лето. Куда они деваются потом — никому не ведомо. Их привечают ради сказок, которые можно будет потом повторять долгими зимними вечерами. Их сажают на почетное место у очага, но, как всякие гости, знающие, что нельзя злоупотреблять хозяйским радушием, они не должны засиживаться. Они — не свои. Никто не захочет отдать дочь за сказочника, не то еще нарожает внуков — эльфов да фей. Можно ли доверять людям, которые водятся с колдунами и вслух называют тех, кого называть не след?

А этот сказочник пугал еще больше обычного. Лучше держаться подальше от того, кто сам признается, что его околдовали — вдруг заклятие заразно? Оно может проявиться в любое время, особенно если не до конца снято. И потом, как говорят священники, каждый должен держаться своего рода-племени. Никаких полукровок, никаких полулюдей-полуживотных. Если он умрет, хоронить его, как христианина, или подвешивать, как дичь? Что за существо этот юноша-лебедь? Нечего детям рядом с ним тереться! Именно такие чувства были написаны на лицах у взрослых, отгонявших детей прочь.

Сказочник одной рукой собрал монеты в кошель и острыми белыми зубами затянул шнурок.

— А ты женился на прекрасной принцессе?

Он вздрогнул и огляделся. Маленькая девочка, ускользнув от взрослых, робко дергала его за плащ. К ее босым ногам прижималась шелудивая собачонка. Сказочник, нагнувшись, погладил собаку, и та подняла на него такие же большие и карие, как у девочки, глаза. Он сел на корточки, чтобы его лицо оказалось вровень с детским личиком, и улыбнулся.

— Принцессы не выходят за принцев, у которых только одна рука. Что проку от однорукого рыцаря? Он не может сразиться за ее честь на турнире или на суде Божьем. Не сможет убить дракона. Одной рукой не поднимешь щит и меч, не натянешь лук. Нет, маленькая моя, юноша-лебедь некоторое время жил во дворце, и все были к нему добры, особенно королева, корившая себя за то, что не закончила рубашку. Слуги резали ему мясо, одевали его и мыли. Все у него было, кроме цели в жизни. Наконец, не в силах выносить жалость слуг и печаль, которую он замечал в каждом взгляде королевы, юноша отправился на поиски счастья, как и положено принцу.

— Будь я принцессой, я бы за тебя вышла.

— Спасибо, дружочек. Когда-нибудь ты встретишь красавца-принца, он уведет тебя во дворец с золотыми башенками, оденет в радугу, подарит тебе луну, чтобы играть ею в мяч, и звезды, чтобы украсить твои волосы.

Девочка захихикала.

— Луной нельзя играть в мяч!

— Все можно, принцесса, если сильно захотеть. А теперь беги, пока мама тебя не хватилась, и никогда не заставляй ее волноваться.

— Мама всегда волнуется. Из-за всего.

— Они все такие, дружочек. — Сказочник развернул девочку, шлепнул легонько, и она ускакала, беззаботно, как настоящая принцесса. Собачонка преданно бежала следом.

Мокрый ветер сек лица и руки. Те торговцы, что стояли под открытым небом, дули на замотанные тряпьем онемевшие пальцы, пытаясь вернуть им жизнь. Редкие жаровни шипели и плевались, отхаркивая густой чад, но не тепло. Ярмарочная площадь Нортгемптона, как и ведущие к ней дороги, утопала в грязи. В нее охапками бросали срезанный тростник, солому и папоротник, чтобы можно было хоть как-то пройти, но все мгновенно втаптывалось в жидкую глину. Казалось, она ненасытна, как бездонная пропасть.

Утром была казнь. Двух бедолаг повесили за кражу овец, и они долго дергались на веревках под глумливые выкрики толпы. Тела оставили висеть до конца ярмарки в назидание остальным. Теперь мелкая морось стекала с раздутых багровых лиц, веревки скрипели на ветру. Говорят, дождь благословляет покойников. Что ж, пусть будут благословенны хотя бы в смерти, коль были прокляты в жизни.

Ко мне подошел Осмонд. На конце его посоха болтались деревянные куколки и резные рыцари на лошадках. Всякий раз, как мы останавливались на ночлег, он допоздна трудился над игрушками. Бедняга так старался прокормить Аделу, что совсем не давал себе отдыха. Сейчас он поднес руки к дымной жаровне, чтобы хоть как-то их отогреть, и мне впервые бросилось в глаза, что у него не достает одного сустава на мизинце. Что ж, не велика цена за такое мастерство. Многие резчики теряют не один палец, прежде чем овладеют ремеслом.

Осмонд взглянул на качающиеся тела, потом быстро отвел взгляд, перекрестился и мотнул головой.

— Страшная смерть, камлот. Я понимаю, когда человек, рискуя попасть на виселицу, совершает преступление из любви. Но как можно губить себя за овцу?

— Если бы твои жена и дети голодали, такое могло бы случиться и с тобой. Родители пойдут на все, чтобы спасти детей, даже на смерть. Любовь пронзает тебя, когда ты впервые берешь дитя на руки, и уже не отпускает. Ты почувствуешь ее, когда возьмешь новорожденного.

— Ты думаешь? — Осмонд взволнованно обернулся ко мне. — А что, если я возьму младенца на руки и ничего не почувствую? Что, если я не полюблю его или, хуже, не смогу находиться с ним рядом?

Меня изумил неожиданный страх в его голосе.

— Но ты любишь Аделу, почему тебе не полюбить ребенка?

Осмонд погрыз ноготь, прежде чем ответить:

— Что, если он родится скаженным, как те калеки на свадьбе?

— Полно тебе! С чего бы? И потом, каким бы он ни был, ты полюбишь его, потому что он твой ребенок. Глядя на личико своего дитяти, ты будешь с каждым днем все больше узнавать себя и Аделу и полюбишь его хотя бы за это.