Игра вслепую - Эйлет Уолдман Страница 24

– Слава богу, что я так поступила, учитывая некоторые обстоятельства, – сказала она.

– Простите?

– Эта болезнь Тея-Сакса. Еврейская болезнь. Даже если бы я скрыла правду от Патрика в самом начале, он бы узнал позже, потому что у Бобби была еврейская генетическая болезнь.

– Скорее всего, вы бы о ней и не узнали.

– Это почему?

– Бобби сдавал анализ только потому, что он еврей. Останься он у вас, ему не за чем было бы это делать. Конечно, если бы он не собрался жениться на еврейке.

– Сомневаюсь, что мой сын сделал бы это… – сказала она и осеклась, наверное, вспомнила, кто я. – Я хочу сказать, они не пересекаются с евреями. Они ходили в католические школы, как я и мой муж. Но мы бы все равно узнали.

– Откуда?

– Мы все сдавали этот анализ несколько лет назад.

– Зачем? – Я изумилась. Для чего ей было сдавать анализ на болезнь Тея-Сакса?

– У внучки моей сестры обнаружили кистозный фиброз. Ее врачи из Калифорнийского университета попросили всю семью пройти генетический анализ.

– То есть? Как кистозный фиброз связан с болезнью Тея-Сакса?

– Мы сдавали общий анализ. Нас проверяли сразу на три болезни – кистозный фиброз, болезнь Тея-Сакса и что-то еще – караван? Канаван? Не помню. Они использовали этот общий анализ для всего исследования, и хотя мы не были в группе риска, нас проверяли наравне с остальными. У меня был положительный анализ на кистозный фиброз, а у Пи Джея и Мэтью – отрицательный. Естественно, ни у кого из нас не было Тея-Сакса и этой другой еврейской болезни. Если бы у Бобби нашли болезнь Тея-Сакса, то Патрик понял бы, что Бобби не его сын, а какого-то еврея.

– Тогда, думаю, вы правы. Вам повезло. – Я взглянула на Исаака, который копал нору в щепках. Он выглядел довольным, и я снова повернулась к матери Бобби.

– Как вы скрыли свою беременность?

– Это оказалось неожиданно легко. Хотя Пи Джею было уже полтора года, я все еще не избавилась от лишнего веса. Я носила ту же одежду, старалась есть поменьше и набрала не больше двадцати фунтов.

Я уставилась на нее с завистью. Двадцать фунтов? Да я набрала столько за первые три месяца!

– Никто и не заметил, – продолжала она. – Под конец я подолгу лежала в постели. Няне говорила, что у меня мигрень. Мэри-Маргарет заставила меня пойти к ее врачу, и я страшно перепугалась, что моя тайна раскроется. Но он не стал осматривать меня, прописал снотворное и отправил домой. Только на последнем месяце беременность стала заметна. Я попросила Мэри-Маргарет и Пата-старшего присмотреть за Пи Джеем. Сказала им, что еду в Аризону на курорт с минеральными водами, чтобы навсегда избавиться от лишнего веса к тому времени, как Патрик снова приедет домой в отпуск. Они купились. Думаю, они были рады избавиться от меня на какое-то время.

– Вместо этого я поехала к матери в Пасадену и родила ребенка в Мемориальной больнице Хаверфорда. Зарегистрировалась как Сьюзен Мастерс, вот и все. Я отдала ребенка в Службу Еврейских семей и вернулась домой.

– Почему в Службу Еврейских семей, а не в католическое агентство?

– Моя мать хотела, чтобы я обратилась в католический благотворительный центр, уговаривала меня пойти в Дом матери святой Анны. Это дом для незамужних матерей Лос-Анджелеса. Но я была замужем и не могла туда пойти. Я должна была отдать ребенка евреям.

– Почему? – снова спросила я.

– Нечестно было бы отдать полуеврея католикам.

– Нечестно?

– Из-за моего имени они решили бы, что он католик. Но в нем еврейская кровь.

Я не поняла.

– И что?

– Они бы усыновили еврея. Это было бы неправильно.

Я уставилась на нее и какое-то время молчала. Неужели ей была невыносима мысль, что ребенок с еврейской кровью попадет в семью ни о чем не подозревающих католиков? Как будто он – низкосортный товар?

Сьюзен не заметила моего замешательства. Она назвала мне имя родного отца Бобби, – доктор Рубен Нейдельман. Бобби она его тоже сказала. Но виделся ли он с отцом, ей неизвестно.

Записывая имя отца Бобби на клочке бумаги, я услышала вопль Исаака. Я подняла голову, и у меня дух перехватило. Моего сына подсаживал на качели симпатичный молодой блондин. На мгновение мне показалось, что это Бобби. Сьюзен Салливан проследила за моим взглядом.

– Это мой сын Мэтью, – сказала она с любовью. – Помню, маленьким он был очень похож на вашего сына, и я его сажала на те же самые качели.

– Они с Бобби так похожи, – сказала я.

Сьюзен слабо улыбнулась, ее губы задрожали.

– Как братья, – тихо произнесла она.

– Ну, это понятно, – я тут же пожалела о своих словах. Жестоко напоминать ей, что Бобби тоже ее сын, как и этот парень. Почему-то мне хотелось защищать Сьюзен, она казалась такой хрупкой и ранимой. А с другой стороны, эта женщина явно презирала таких, как я.

По дороге домой я ощущала некое недовольство. Я уже почти забыла, что еврейка. Вышла замуж за протестанта с английскими корнями и практически не задумывалась об антисемитизме. Меня никогда не обзывали жидовкой. И вроде бы никогда не отказывались брать на работу или дружить со мной из-за моего происхождения. К счастью, я ни разу не сталкивалась с предрассудками и даже забыла, что в моей родной стране, в родном городе живут люди, для которых «еврей» означает нечто большее, чем тот, кто вешает на рождественскую елку несколько звезд Давида. Сьюзен Салливан отдала ребенка потому, что его отец еврей. Она очень вовремя съездила в Японию и могла убедить мужа и его семью, что это его ребенок, но все же отдала его. Сьюзен была уверена, что еврейская кровь его выдаст, что национальность окажется столь же очевидной, как рога на голове. Я повернула зеркало заднего вида и посмотрела на спящего Исаака. Похож ли он на еврея? В нем течет кровь польских евреев, его предки, если библейские легенды не лгут, некогда жили в каменистых пустынях Израиля. Заметен ли на его лице неизгладимый след многих поколений ростовщиков с орлиным носом?

Светлые волосы Исаака прилипли к влажному лбу. Голубые глаза закрыты, густые ресницы касаются круглых розовых щек. Пухлые губы вытянуты, наверное, ребенку снится сосок. По правде говоря, допускаю, что нос у моего сына несколько великоват для такого крошечного личика. Но унаследовал он его от папы, на физиономии которого скалистым утесом торчит громадный шнобель. Такой нос занял бы достойное место среди нацистских карикатур. А в Питере нет ни капли еврейской крови.

Моя бабушка, которая дожила до нашей свадьбы, плакала во время церемонии. Я думала, это потому, что мой муж не еврей. По настоятельной просьбе матери, я подошла к бабушке, готовясь пообещать растить детей в еврейской традиции.

– Горе-то какое! – причитала она, прижимая меня к груди. – Твой носик! Твой крошечный носик, шиксам на зависть, и все коту под хвост!