Слово дворянина - Андрей Ильин Страница 24

А он уж молитву заупокойную сотворил по себе, да все-то грехи вспомнил, в них покаявшись...

Но нет — не прибили его! Жив покуда Яков, хоть почти что уже и мертв! Крепка рука чужая да безжалостна — давит налицо, рот с носом затыкая, отчего в груди его будто огнем жжет. Хочется вдохнуть, да никак нельзя!

Замычал Яков, забился, руки чужие от лица отдирая. Да куда там!..

Вдруг кто-то, к самому уху его склонившись, молвил по-русски, хошь и слова коверкая:

— Молши... Не та убю!..

Да дабы показать, что не шутит, еще крепче лицо его сдавил. Затих Яков, покорился, отчего, ладонь от его лица отнявши, дали ему неведомые мучители воздуха дохнуть. И хоть был тот сперт да плесенью пах, показался он Якову слаще всякого меда!

Вздохнул он раз, другой да уж отбиваться не стал, боясь, что снова его, за непослушание, душить станут, жизни лишая. Затих покорно. Однако ж все равно ему в рот тряпку сунули, кою он закусил, речи через то лишившись, да на глаза повязку тугую повязали, хошь кругом и так черно было.

А как рот да глаза закрыли, вновь, поперек туловища перехватив, поволокли куда-то, так что ноги его по земле волочились. Куда только?.. Да разве поймешь, коли ничего не видно и ничего не слышно, только дыхание чужое.

Вот повернули.

Да еще раз.

Посыпалась на Якова сверху сухая земля...

Уж не знает он, чего подумать и чего ему ждать?

Коли ограбить хотели, так уж ограбили, вырвав мешок его с каменьями самоцветными.

Убить?.. Так чего же волокут-стараются, коль его и здесь зарезать да бросить можно? Али, прежде чем прибить, его пытать станут?.. Коли так, то увидит он в конце пути дыбу да плаху да, муки смертны приняв, сто раз пожалеет, что дали ему дохнуть, не задушив ране...

Тут свечой восковой запахло и теплом потянуло.

Встали.

Злодей, что его волок, что-то сказал по-персиянски.

Ему ответили. Да не мужской, а женский голос!

Отпустили Якова, отчего он, того не ожидая, наземь повалился. Хотел встать — да побоялся...

Опять зазвучали голоса. Зашуршали шаги, удаляясь. Да тут же другие, потише. Почуял Яков на лице дуновение легкое — будто кто-то над ним склонился.

И верно — склонился да сказал:

— Коли хочешь, чтобы изо рта тряпку вынули, то обещай, что кричать не станешь!

«А ведь то женщина сказала, да не по-персиянски, а по-русски! — подивился Яков. — Что за чудо такое?!»

Кивнул согласно.

Тут же тряпку у него вынули, хошь повязку с глаз и не сняли, оставили.

— Обещай, что выслушаешь меня! — сказал голос женский.

— Кто ты? — не удержался, спросил Яков.

— Жена шаха Надир Кули Хана, — ответила та да вздохнула.

— А русский отчего знаешь?

— Оттого, что батюшка мой и матушка моя на Руси жили, и сама я по рождению русская, — ответила жена шахская. — А ныне я в гареме живу, и коли ты мне, добрый человек, ныне не поможешь, то уж никто не доможет, и тогда пропадать мне!

А как сказала она, тут на лицо Якова горячим капнуло, будто был это воск с оплавленной свечи.

И тут же еще капнуло.

Да еще...

И лишь когда на щеку капля попала, да на губы сползла, да когда Яков ее слизнул, отчего на языке солоно стало, так понял он, что то не воск, а слезы! И стало ему жену шахскую жаль.

— Коли согласен выслушать меня да помочь мне, счас я повязку с глаз твоих скину да про беду свою тебе расскажу. А коли нет — не обессудь, лица своего тебе показывать не стану, дабы ты его не запомнил да на меня шаху не донес, ибо ждет меня за ослушание смерть неминучая и лютая!

— А ежели откажу я тебе? — с опаской спросил Яков. — Отпустишь ли меня с миром?

— Бог тебе судья!.. Коли откажешь мне, сей час тебя доставят в место, откуда привели, да все, что при тебе было, вернут, а сверх того получишь ты перстенек с алмазом, за что пообещаешь ничего о том, что с тобой приключилось, не рассказывать, тайну свято храня. А как делать — то сам решай!

Ушел бы Яков, да больно любопытно ему стало. Сказал он:

— Ладно уж — помогу, чем смогу...

И тут, узелок распустив, с него повязку-то и сняли. Открыл он глаза, да ничего сперва не увидел, ослепленный светом горящей свечи. А как к свету привыкать стал, то разглядел пред собой деву по-восточному одетую, в шароварах да прозрачных накидках, с лицом красоты неописуемой!

Увидел да тут же понял, что пропал — что не сможет уж отказать ей ни в чем, чего бы она теперь ни попросила!..

Да спросил, как дар речи к нему вернулся:

— Как зовут тебя, диво дивное?..

— Зариной. А ране Дуняшей кликали...