Убить королеву - Вирджиния Бекер Страница 24

Сегодня суббота, и репетиции нету, поскольку Шекспир устраивает новое представление в «Глобусе». Дают одну из его последних пьес — «Как вам это понравится». Я не знаю, о чем она, но вчера видела, как к ней готовились. В театр привели обезьян и козлов, которых госпожа Лаветт зачем-то обмотала бурой тканью и пристроила им на головы подобие оленьих рогов. Тоби шепнул мне, что с ним сделают то же самое, если я не помогу ему запомнить слова. Что его заменят скотом, который и обходится дешевле, и голоса не подает. Я думаю, что он шутил, но мы все же договорились встретиться в «Розе» в понедельник после репетиции. Кто знает, что творится в голове у мастера Шекспира? Я не хочу, чтобы вместо Тоби на сцену вышел козел.

Поначалу наша договоренность меня беспокоила. Тоби показался мне в лучшем случае чопорным, а в худшем — дурно воспитанным. Но, может быть, он просто боялся также, как и я, потому что вдали от «Глобуса» и остальных актеров он гораздо разговорчивее, свободнее выбирает выражения, порой даже шутит и ведет себя не так и напыщенно. То и дело я замечаю, как он разглядывает «Розу», ее обветшалые стены, покосившиеся галереи, соломенную крышу, побитую дождем и засиженную птицами. На мгновение он становится собой, и мысли увлекают его куда-то. Потом он встряхивает головой, как будто просыпаясь, и смотрит на меня, проверяя, заметила ли я его слабость. Я всегда делаю вид, что нет.

Я не рассказала Йори и Кейтсби о своей договоренности с Тоби. Мне стыдно за это — во-первых, мне кажется, что они не обрадуются, если я (неважно, по какой причине) стану проводить время с кем-то не из кружка Кейтсби. А еще потому, что мне все это нравится, хоть и кажется неправильным, учитывая, зачем я решила участвовать в спектакле. В Тоби есть что-то такое, что я все чаще начинаю о нем думать, хотя совсем этого не хочу. Такое положение вещей кажется мне опасным, да и просто глупым. Нельзя думать о юношах в такое время. А особенно о тех юношах, которые считают юношей меня.

Я размышляю обо всем этом, пока вместе с Йори иду по улице к Норт-хаусу, чтобы встретиться с Кейтсби и его людьми. Сегодня серо и холодно, в воздухе серебрится снежок. В Корнуолле он сразу растаял бы, но здесь придает городу — даже нашему неприглядному району — праздничный вид. Я не видела Кейтсби больше недели, с самого начала репетиций, и Йори почти не видела тоже. Он теперь священник у Кейтсби и проводит у него каждый день с рассвета до заката. Не знаю, чем он занимается. За это мне тоже стыдно.

— Как дела в доме Кейтсби?

Йори смотрит на меня из-под коричневой шерстяной шапки. Смотрит без выражения, как будто вовсе забыл, что я здесь.

— Очень хорошо, — наконец отвечает он. — Кейтсби добр ко мне и дал доступ к библиотеке. Большую часть дня я занимаюсь там. У него есть все необходимые католику тексты.

— Т-с-с… — Я оглядываюсь, потому что даже в замерзшем пустом переулке нас могут слушать.

Какой-то лавочник выплескивает на улицу ведро с помоями. Я жду, пока он не возвращается в лавку.

— Не надо перечислять.

— Мы много времени уделяем разговорам о теологии, этике, науке, политике, — невозмутимо продолжает Йори. — Кейтсби напоминает мне вашего отца, Катерина. Он очень интересный человек…

Мой отец любил Йори, восхищался его умом и набожностью. Так любил, что позволял посещать уроки вместе со мной. Меня это не смущало, а порой и помогало: Йори вступал в такие бурные разговоры с мастером Литкоттом, учителем теологии, что я могла выскользнуть незамеченной и остаток дня посвятить другим занятиям.

— Он помогает мне понять, зачем я здесь. Он показал мне цель. Мою истинную цель. — Он смотрит на небо и крестится.