Эхолетие - Андрей Сеченых Страница 23

– Мам, у меня есть немного коньяка, если хочешь, – сделал первую попытку Поль.

Катрин взглянула поверх его головы и молча кивнула. Поль, радуясь возможности разрядить обстановку, быстро отправился на кухню и достал из шкафа початую бутылку «Хенесси», плеснул немного янтарной жидкости в пузатый бокал, раскрутил его по стенкам и передал в руки матери. Та рассеянно приняла его и, слегка прикоснувшись губами к самому краю, спросила:

– Скажи, ты едешь по работе, или у тебя иная цель?

Поль прикоснулся к её руке и, не глядя в глаза, ответил вопросом на вопрос:

– Ты думаешь, мой ответ что-то изменит?

– Малыш, – Катрин поставила бокал на журнальный столик и поправила чуть растрепанный каштановый локон, – конечно, ровным счетом ничего. Ты вырос и в состоянии принимать самостоятельные решения. Я просто не могу себе найти места с тех пор, как ты сообщил мне эту новость. Пойми, меня постоянно тянуло в эту страну так сильно, что иногда просыпалась и плакала по ночам, а мой муж всю жизнь пытался понять причину этих слёз и не мог. И вместе с тем я боялась этой страны, которая украла моего отца и разрушила мою семью. А сегодня мне еще раз страшно потерять тебя в ней. Прости, просто дурное предчувствие, моя мама часто говорила – обжегшись на молоке, дуем на воду. Мне сложно все это объяснить, прости, как-то сбивчиво всё получается, наверное, нервы.

Поль встал с дивана, подошел к матери и вложил в её руку бокал с коньяком:

– Не надо волноваться, мам, – попросил он. – Я еду по работе и по нашему семейному делу. И ничего страшного в этом нет. В мои годы Наполеон половину Европы завоевал, а мне надо пролететь всего лишь три тысячи километров. Какие могут быть беспокойства? Я столько прочитал книг про Россию, что мне просто непременно надо побывать там, иначе всё это бессмысленно.

Катрин сделала глоток и благодарно погладила сына по руке:

– Полюшка, я тебя понимаю, но просто боюсь. Законы логики здесь не работают. Мне страшно, что ты едешь туда, откуда мы убежали сорок с лишним лет назад.

– Мам, я хочу увидеть твою родину, я хочу попытаться найти могилу моего деда, я должен понять загадку русской души, в конце концов, помнишь, сколько раз мы говорили с тобой про это?

– Поль, нет никакой загадки, дружок, – у Катрин увлажнились глаза, – всё просто. Русские, они как дети. Они не принимают взрослых законов и, взрослея, остаются детьми. Перечитай Пушкина, его потрясающие строки по этому поводу: «Но, Боже мой, какая скука с больным сидеть и день и ночь… какое низкое коварство полуживого забавлять…». Здесь, у европейцев, так не принято. Мы днем работаем, ночью спим, на вечеринках радуемся встрече, как и положено на вечеринках. А русские, они живут без правил и протоколов: работают – когда хотят, едят – когда хотят и гуляют – когда им заблагорассудится. У них нет чувства ложного стыда, они плевать хотели на наши европейские комплексы. Ну какому французу придет в голову сказать «полуживого забавлять» у смертного одра? А им всё можно, им всё прощают как детям. А когда понимают, что они совсем не дети, удивленно говорят про загадочность русской души. Нет никакой загадки – у нас свобода выбора жизни, а у них – свобода души и эмоций. Они любят, не стесняясь своей любви, и так же ненавидят, совершенно не стесняясь своей ненависти. При взрослении приходит прагматизм, а им он не ведом. Знаешь, я помню в детстве, когда мои родители отмечали праздники с друзьями, не было никакой разницы до и после праздников. Они так же радовались друг другу и в будний день. Именно поэтому весь мир с удовольствием читает их классиков. Ну, кто еще способен так искренне, не боясь суждений и критики, передать свою глубину чувств и эмоций?

Катрин сделала еще глоток и снова поставила бокал на столик. Поль молчал, пытаясь понять всё, что сказала мать. Раньше о подобном они никогда не говорили. Тишина вечера сомкнулась над их головами и поглотила в себе все посторонние звуки. Поль очнулся от раздумий и нерешительно произнес:

– Мам, всё уже решено. Я еду ровно через месяц. Я уже подал документы на оформление командировки. Не волнуйся, я туда и обратно, это же не край мира.

– Поль, если бы командировка была на Луну, я бы так не волновалась. Понимаю, что это материнские страхи, но ничего с собой сделать не могу, прости.

– Не извиняйся, мам, – Поль улыбнулся и поцеловал её в щеку, – мы же с тобой хоть немного, но русские, да?

Катрин достала из своей сумочки платок и промокнула им глаза. Потом еще раз сунулась в сумочку и на этот раз достала какие-то бумаги.

– Поль, чтобы немного облегчить задачу, я хочу кое-что тебе передать. Это всё, что у меня осталось от отца. Прошу об дном, если будет сложно что-либо узнать, не бейся головой об стенку, ты для меня дороже всего на свете. Вот всё, что мы смогли узнать о нем за сорок лет.

Она положила на стол фотографию и две бумаги, одну на стандартном листе, а вторую на клочке, почти истлевшем, сером и ужасно измятом. Поль жадно, но аккуратно схватил всё, что она выложила. С черно-белой фотографии прямо ему в глаза смотрел молодой человек, чуть старше его по возрасту. Шатен, немного волнистые волосы, прямой нос, высокий лоб, пиджак и белая рубашка с галстуком-бабочкой, взгляд открытый и строгий, руки скрещены на груди. Поль с необычайным волнением разглядывал фотографию своего деда.

– Мам, а сколько ему здесь лет?

– Бабушка говорила, что около тридцати.

Поль отложил фото на время в сторону и пододвинул к себе остальные бумаги. На стандартном листе с изображением герба СССР и подписью «Коллегия Верховного Суда Союза ССР» с левой стороны, был напечатан на машинке короткий текст: «Справка. Дело по обвинению Бартенева Владимира Андреевича, до ареста – 28 мая 1937 г., работающего заведующим кафедрой философии в лисецком университете, пересмотрено Коллегией ВС СССР. Приговор тройки при Управлении НКВД СССР по ЛО от 30 октября 1937 года в отношении Бартенева В.А. по вновь открывшимся обстоятельствам отменен и дело за отсутствием состава преступления прекращено. Бартенев В.А. реабилитирован посмертно. Председательствующий Судебного Состава Коллегии Верховного Суда СССР полковник юстиции Ю. Костромятин».

Поль перечитывал короткую, сухую справку десятый раз. Прикладывал и примеривал к ней фотографию своего деда, да какого там деда, Бог мой, молодого еще человека, который совершенно не выглядел немощным стариком. Была жизнь, работа, семья, надежды, и кто-то взял и всё это перечеркнул по нелепой ошибке.

– Мам, а что за «вновь открывшиеся обстоятельства»?

– Поль, этого уже не узнает никто. Ты только не волнуйся, дружок. Я в себе носила те же чувства все эти годы и ношу их о сих пор. Может, теперь тебе коньяк предложить? – Катрин невесело улыбнулась.

– Нет, спасибо, ма, – я крепче пива ничего не пью.

Поль перевел взгляд на серый полуистлевший клочок бумаги и бережно развернул его. Надписи с двух сторон явно озадачили парня. На одной коряво было нацарапано: «Жду со шлюмкой», на обратной кто-то каллиграфическим почерком написал два слова: «Люблю. Сорока». Поль еще раз внимательно прочитал несколько слов, но ясности это не принесло. Он растерянно посмотрел на мать и спросил: