Даже ведьмы умеют плакать - Анна и Сергей Литвиновы Страница 23

За дверью оказался не капитан Флинт, принесший мне очередную черную метку. На пороге стоял Андрюха – мой маршан, посредник между мною и покупателями. Андрюха был жук и ловчила – впрочем, беззлобный ловчила, никогда (кажется) по-крупному не обманывавший и (кажется) искренне желающий мне процветания.

– Ты чего без звонка? – вылупился я на него.

– Да вот, пролетал мимо, решил проведать, – привычно соврал он.

– Ну, проходи, раз залетел. Кофе будешь?

– Лучше чаю. Зеленого. А еще лучше – водочки.

– Водки в доме не держу.

– Ладно, шучу. У меня еще дела. Заваривай свой чай.

Андрюха проследовал на кухню. Покрутился, озираясь, и автоматически бросил в рот кусочек сырокопченой колбасы, оставшийся после моего завтрака. Наконец расселся: лысый, полный, одутловатый от нездорового образа жизни. Я был рад его видеть: все лучше, чем бесплодные размышлизмы о скорой смерти или одинокое рисование пепси-кольной рекламы или натюрморта.

– Рассказывай, – потребовал я, наливая ему зеленый чай, а себе – кофе.

– Чего рассказывать-то?

– Никогда не поверю, чтоб ты сорвался ко мне с утра пораньше просто так.

– Соскучился без твоих глубоких синих глаз. Гы-гы-гы.

– Ты мне эти голубые штучки брось. Сам знаешь, они со мной не проходят.

– Знаю. Ты прав: у меня до тебя дело. Дело на сто тысяч.

– Выкладывай.

– Я тут, знаешь ли, закорешился с одним капиталистом. Он в Москву приехал разжиться чем-нибудь новеньким. Вот и отсматривает разных деятелей искусства. И, знаешь ли, оказалось, что вкусы у него старорежимные – похоже, на иллюстрациях к «Огоньку» воспитывался. Никакого модернизма, сюра, гиперреализма и прочей дребедени ему не надо. Ты подавай ему такой умеренный, кондовый реализм. Типа «Медведей в лесу». Или «Охотников на привале». Ну, я сразу и вспомнил о тебе.

– Я никаких «Охотников» не пишу.

– Ну, пейзажи пишешь с натюрмортами. Слушай, ты на меня не обижайся, я человек простой, что думаю, то говорю.

Совсем не простым человеком был Андрюха, а, между прочим, кандидатом искусствоведения.

– Хочешь, я тебя великим живописцем земли русской назову? – продолжил он, ерничая.

– Не хочу.

– Тогда скажу без комплиментов. У этого капиталиста бабла немерено. Он, если ему понравится, все, что у тебя есть, оптом скупит, да еще по такой цене, что закачаешься. Озолотишься!..

– А ты?

– Ну, и я, конечно, вместе с тобой озолочусь.

Андрюха брал за свои труды ровно половину цены картины. Согласитесь, немало. За такие деньги можно со мной и понянчиться.

– В общем, – резюмировал он, – я его к тебе сегодня вечером привезу. А сейчас давай показывай.

– Что?

– А что в закромах имеется. А я тебе, неразумному, подскажу, какой холст куда вешать да в каком порядке ему показывать.

– Ну, пошли.

Мы отправились в мою комнату-мастерскую. Андрюха рассмотрел только начатый мой натюрморт, бросил на лету:

– Недурственно. Но ты его отсюда сыми да спрячь.

– Почему?

– А поставь на подрамник что-нибудь уже законченное. У покупателя будет ощущение, что он покупает холст с пылу с жару. Только что вышедший из-под кисти мастера. Это, знаешь ли, всегда покупателя возвышает.

За что я любил Андрюху: он весь был набит подобными хитростями из серии «как развести клиента на бабки». И торговаться умеет как зверь.

Под его руководством я развесил по стенам свои натюрморты и пару пейзажиков. Три холста, которые показались Андрюхе самыми лучшими, он посоветовал оставить в загашнике, прислоненными к стене.

– Сделаешь вид, что ни в коем случае не хочешь их продавать. Что они тебе страшно дороги. Ломайся до последнего – а когда я мигну, притворишься, что он тебя уговорил. Понял?

– Понял. А кто он такой, твой иностранец?

– Какой иностранец?

– Ну, тот, которого ты ко мне приведешь.