Печаль без конца - Присцилла Ройал Страница 23

— Он невиновен. — Элинор пристукнула кулаком по подлокотнику кресла. — В этом не может быть сомнения.

Ральф склонил голову.

— Миледи, никто больше меня не хотел бы верить в это. Тем не менее я не могу отбросить подозрения в том, что, так или иначе, он вовлечен в сие убийство.

— Подозрения? Сомнения? Да о ком мы говорим, Ральф? О постороннем человеке или о том, кого так хорошо знаем и…

Слово «любим» чуть было не сорвалось с ее губ, но она вовремя остановилась, гневно глядя на коронера.

Ральф беспомощно развел руками:

— Сожалею, миледи, но вынужден держать его в заключении, пока он не соизволит дать правдивое объяснение своим поступкам.

— Но он же сказал, что не имеет к этому никакого отношения!

— Его видели очень близко от места убийства, а он утверждает, будто ровно ничего не знает. Не слишком верится в это, миледи. Кроме того, он ведет себя как человек, который в чем-то виноват и чувствует свою вину. Этого он даже не может скрыть.

— Ты опираешься, Ральф, — вступила в разговор Анна, — на слова не вполне здорового человека. Почему ты веришь ему, а не нашему Томасу?

— Я же не утверждаю… — Голос Ральфа звучал утомленно: он устал от препирательств и с самим собой, и с другими доброжелателями. — Я не утверждаю, что он сделал это, а только — что он знает намного больше, чем говорит. И своим молчанием мешает раскрытию преступления. Что тоже своего рода злодеяние.

— Но он же монах! — воскликнула Анна. — Как ты можешь требовать?

Ральф уставился на нее, словно не узнавая, кто перед ним:

— Что ты такое говоришь, Анни? Ты уже забыла, что произошло? Зверское убийство! А монахи, кстати, такие же люди в глазах закона, как все остальные. Разве что макушка выбрита. Что отнюдь, — голос у него сделался громче и резче, — не мешает им тоже совершать различные преступления. Мне это неплохо известно, дорогие леди, и я все больше думаю, что пришло время, когда Церковь должна признать право королевской власти судить и наказывать ее служителей, если они того заслуживают. Обеты, которые они приносят Богу, не должны защищать их от людского суда.

Обе женщины с молчаливым удивлением взирали на разгорячившегося коронера. Что это с ним сегодня?

Наступившую долгую тишину нарушил негромкий голос Элинор:

— По-моему, мы говорили о брате Томасе. Не так ли, Ральф?

Тот покраснел.

— Простите мне резкие слова, сестры. Я почитаю вас обеих и ваше преданное служение Богу, но что взять с грешника, призванного быть опорой закона его страны?

— Мы уже забыли о вашем гневе, Ральф, — милосердно сказала Элинор.

Однако Анна обиженно отвернулась от него: даже если в его словах есть доля правды, почему он позволяет себе повышать голос?..

Элинор тоже была немного обижена, но, догадываясь о чувствах Ральфа к Анне, понимала: ревность, которая, несмотря ни на что, в нем бушует сейчас, подогревает его возмущение. Знала она и о родственных неприятностях Ральфа — о его напряженных взаимоотношениях с двумя братьями, один из которых был служителем Церкви.

— …Так вот, коронер, — продолжила Элинор, — если вы не считаете все же, что наш добрый брат Томас совершил убийство, объясните, пожалуйста, для чего держать его под стражей в нашей монастырской келье? Да еще без разрешения на то настоятельницы? — Она выпрямилась в кресле и твердым взглядом посмотрела в лицо Ральфа. — Должна ли я напомнить вам, сэр, что брат Томас находится здесь под моим началом и только я могу решать его судьбу.

Ральф, почтительно склонив голову, подумал, что вон оно — то самое, о чем он только что говорил тут в повышенном тоне, но не стал возвращаться к этой теме, а негромко произнес:

— Вспомните, миледи, вы были первой, кому я сообщил о произошедшем несчастье. А потом… Согласитесь, было бы глупо с моей стороны, то есть со стороны слуги закона, не принять во внимание ряд вещей. Брат Томас обретался близко от места убийства. Он побледнел и упал в обморок, увидев лицо мертвеца. Тщательно изучал его руки… Зачем? Все эти вопросы ждут ответа, который я пытаюсь получить, но не могу. Почему?

Сестра Элинор хранила молчание. Ральф продолжал:

— Позднее я несколько раз просил Томаса объяснить его поведение, но он отказался. Причем довольно резко. Почему? Не знаю, как насчет убийцы, но с жертвой, я почти уверен, Томас был хорошо знаком. Однако по причинам, которые не объяснил, не хочет признаваться в этом.

— Любой человек побледнеет и у него выступит испарина, — подала голос Анна, — если его заподозрят в убийстве. Ничего удивительного.

Ральф сглотнул, но ни слова не ответил ей на эту короткую, но выразительную защитную речь, и снова обратился к Элинор:

— Мог бы я, посудите сами, миледи, поддерживать королевское правосудие все эти годы и гоняться за теми, кто преступает законы, если поддавался бы в большей степени чувству, а не долгу? И, поверьте, я немного научился за это время отличать поведение виноватого человека от совсем безвинного.

Настоятельница кивнула:

— Я уважаю вашу умелость, Ральф, и не подвергаю ее ни малейшему сомнению. Извините, что вторгаюсь на ваше поле, но отчего бы вам все-таки не обратить больше внимания на того человека, кто вызвался быть свидетелем и пытается бросить тень на брата Томаса? Быть может, он и есть преступник?

— Совершенно не исключаю этого и потому выяснил все подробности его появления в деревне. Он пришел туда за несколько дней до убийства и сразу обратил на себя внимание странным поведением. Об этом сообщил хозяин гостиницы. А погибший солдат уже находился в гостинице, однако никто не видел, чтобы эти два человека общались друг с другом. И если за человеком, кого мы называем безумцем, уже и раньше, до убийства солдата водились странности, то подозрения, что он притворяется, почти отпадают. Не так ли?

Элинор кивнула, предлагая продолжать, что Ральф и сделал.