Дело о пропавшем талисмане - Катерина Врублевская Страница 23

Шведенборг [18]

Косарева всплеснула руками:

— Если бы не эти ужасные смерти! Спрашивается, кому мешал Сергей Васильевич? Душа-человек! Как его нам будет не хватать!

— Как вы думаете, Елена Глебовна, — спросила я, прожевав, наконец, последний кусок, — кто повинен в смерти Иловайского и Мамонова? Кому надо было их убивать?

— А Бог его знает, — ответила она и по привычке перекрестилась на портрет Пушкина. Меня передернуло. Язык не поворачивался назвать сие художество иконой, хотя я вовсе не являлась ревностной христианкой. — Найдут еще преступника, убившего моего благодетеля. А вот мне придется собирать вещи: не думаю, что долго засижусь теперь в этом доме — Марина Викторовна не очень-то меня жалует. А однажды так и вовсе соглядатайкой назвала.

— Это зачем же? — удивилась я, но более для того, чтобы вызвать ее на большую откровенность.

— Как-то проходила я мимо комнаты покойного Алексея Юрьевича — я несла Оленьке чай в библиотеку и слышу шум из-за двери, вреде ссорятся двое. А потом хозяйка как выскочит, как хлопнет дверью! И давай на меня кричать, мол, что я тут вынюхиваю? Я сдержалась, негоже мне себя ронять, да и пошла себе в библиотеку.

— Она ссорилась с Мамоновым?

— Да, — ответила Косарева и пожевала губами. — Не хочется, конечно, напраслину возводить, но, думаю, это она убила и мужа, и неверного возлюбленного. Уж больно она этого анархиста привечала, когда Сергей Васильевич ему пристанище дал в своем доме. И мне теперь за Ольгой Сергеевной еще более пристально следить надо — не ровен час и ей опасность угрожает! Только бы полиция поскорей добралась до нас и арестовала презренную Мессалину!

Елена Глебовна встала, аккуратно свернула льняную салфетку и спрятала ее в комод. Мне очень хотелось расспросить ее о Пурикордове, но я не решалась. Вместо этого я поинтересовалась:

— А как вы ладили с Ольгой? Она хорошая девушка?

— Очень! — поспешно ответила Косарева, отводя глаза в сторону. — Другой такой я в жизни не видела…

— Ох, неправда ваша, — усмехнулась я, — не умеете вы лгать, Елена Глебовна. Что ж такого особенного в дочке Иловайского, что ей в столь зрелом возрасте требуется компаньонка?

Косарева оглянулась по сторонам, словно в поисках ушей на стенах, и, понизив голос, прошептала:

— Заговаривается она.

— Как это заговаривается? — не поняла я. — Кликушествует?

— Нет, по-другому. После смерти матери она как бы не в себе стала. Вдруг решила, что отец их бросил, они жили впроголодь и страдали от холода. Заявила, что обноски носила, что в гимназии не училась — отец денег не давал. Да Ольга лучше вас с нами по-французски говорит! В хороших гимназиях обучалась, в прюнелевых башмачках ходила, и матушка ее горя не знала за таким-то мужем. Правда, Сергей Васильевич часто по делам службы отсутствовал, да с кем такого не бывает? И моряки, бывало, носу домой месяцами не показывают, и путешественники. Уж я-то понимаю.

Мои глаза затуманились: я вспомнила мужа, Владимира Гавриловича Авилова, географа-исследователя, оставлявшего меня, молодую жену, одну, чтобы поехать в очередную экспедицию, подорвавшую в конце концов его здоровье. Но я не дала себе поблажки, прервала волнующие воспоминания и спросила:

— Откуда вы знаете, что она заговаривается? Может, она правду говорит?

— Да как же вам не совестно, Аполлинария Лазаревна! — с упреком глянула на меня Косарева. — Чтобы такой человек, как Сергей Васильевич, жену с ребенком бросил? Он сам мне как-то за обедом рассказывал о своей первой супруге, царство ей небесное, о дочке, о ее боннах и гувернантках. Разве можно одновременно нанять бонну и одеваться в обноски?

Поняв, что влюбленную в покойного Иловайского компаньонку не переспоришь, я задала следующий вопрос:

— Отец показывал Ольгу доктору? Говорят, сейчас наука о душевных болезнях далеко вперед ушла. Может, стоило бы истребовать консультацию?

— Господь с вами, Полина, — в ужасе замахала она руками. — Скажете тоже, душевные болезни! Чтобы к постели приковывали и холодной водой обливали мою ласточку? Сергей Васильевич ни за что бы не согласился!

— Какие глупости вы говорите, Елена Глебовна! — возмутилась я. — Вы ничего не знаете о новых методах лечения. Никто из врачей уже так с больными не поступает. Их расспрашивают, картинки разные показывают, успокаивают и им становится легче.

— Чем эти картинки смогут помочь? Ей голоса слышатся! — торжественно сказала она. — А на Руси издревле считалось, кто голоса слышит, тот чист и непорочен душой, аки агнец Божий! Со мной вот голоса не говорят, да и с вами, думаю, тоже.

— Верно, — кивнула я, не зная, то ли радоваться, то ли печалиться от того, что не осталось во мне ничего от агнца. — Не слышу я никаких голосов, Елена Глебовна. Даже когда просыпаться надо — в этот час особенно. Меня только пожарным колоколом можно разбудить.

— А она слышит! Как-то пришла ко мне и говорит: «Елена Глебовна, проходила я мимо библиотеки, а оттуда музыка неземная и голоса ангельские. Заглянула в дверь, а там никого…». Вот оно как бывает! Поэтому Сергей Васильевич и пригласил этого Фердинанта, тьфу, Господи, и не выговоришь сразу его имя.

— Ампелоговича, — добавила я.

— Верно, шарлатана этакого, чревовещателя, чтоб его черти на том свете на медленном огне поджаривали, прости меня, Господи, за срамные слова, — она перекрестилась, но на этот раз посмотрела на потолок, а не на портрет в киоте.

— Откуда вам известно, что он шарлатан? — с трудом скрыв улыбку, спросила я. Вид разгневанной Косаревой вызывал именно такие чувства. — Да вдобавок еще и чревовещатель?

— Я не удивлюсь даже, если у него обнаружится хромая нога с копытом! — в запальчивости выкрикнула она. — Когда я присела за праздничный стол, он, не раскрывая губ, изобразил столь непристойный звук, что меня в краску бросило! И как только таких людей в приличный дом за стол сажают? Его место в людской!

Продолжить обсуждение раблезианского поведения господина Гиперборейского нам помешал настойчивый стук в дверь. Косарева поднялась, и в дверь ворвалась Марина. За ней спешили Пурикордов и Карпухин.

— Полина, где ты была?! Мы тебя повсюду ищем! Уже Бог знает что подумали?

Ей вторил скрипач, утирая платком пот со лба:

— Вы даже ничего не поели. А когда Анфиса понесла вам еду, оказалось, что вас нет в комнате! Куда вы исчезли? Мы весь дом обыскали!

Пришлось с сожалением отказаться от мысли расспросить Елену Глебовну о приорах и прецепторах тайного общества. Не делать же это в присутствии Пурикордова! Но я тешила надежду, что у меня еще найдется время.

— А что, собственно говоря, произошло? — выказала я им свое удивление. — Неужели вы не могли предположить самое уместное: что я нахожусь поблизости. Я проснулась, почувствовала сильный голод и стала искать, чем можно было бы перекусить. В сумочке нашла лишь шоколад-миньон, самую малость. Этого оказалось недостаточным, поэтому я вышла в коридор, постучалась к госпоже Косаревой, и она угостила меня великолепным пирогом с капустой. Пирог я съела, не оставив ни крошки. Спасибо вам, Елена Глебовна, вы спасли меня от голодной смерти.