Прах к праху - Элизабет Джордж Страница 23

Нашу баржу фотографируют нечасто. Крис построил ее для удобства, а не для красоты, поэтому смотреть тут не на что, но для дома сойдет. Большую часть времени я сижу в каюте. Наблюдаю, как Крис делает наброски для своей лепнины. Я забочусь о собаках.

Крис еще не вернулся с пробежки. Я так и знала, что он пропадет на целую вечность. Если он добрался до парка и завел туда собак, то раньше чем через несколько часов его не жди. Но в таком случае он принесет еды. К сожалению, это будет какая-нибудь индийская еда. Он забудет, что мне она не нравится. Я не стану его винить. Ему и без того есть о чем подумать.

Как и мне.

Я постоянно вижу перед собой его лицо. Раньше меня бы это взбесило — человек, которого я совсем не знаю, имеет наглость предъявлять ко мне этические требования, вынуждает думать о принципах, еще чего не хватало? Но вот удивительно, эта молчаливая требовательность рождала необыкновеннейшее чувство покоя. Крис сказал бы, что я наконец приняла решение и действую в соответствии с ним, Может, он и прав. Только не думайте, что мне нравится перетряхивать перед вами свое грязное белье, но я снова и снова вижу его лицо — я все время вижу его лицо, — и его лицо заставляет меня примириться с тем, что если я признаю себя ответственной за что-либо, то должна объяснить, в какой степени и почему.

Понимаете, для своих родителей я стала разочарованием, хотя то, кем я была и что делала, больше подействовало на мою мать, чем на папу. То есть, реакция матери на мое поведение была более решительной и определенной. Она высказалась в том смысле, что умывает руки. И справилась с созданными мною проблемами в своей обычной манере: отвлекаясь от них.

Вы чувствуете мою горечь, да? Вероятно, вы не поверите, когда я скажу, что сейчас уже почти не испытываю ее. Но тогда чувствовала. Горечь — да еще какую. Все свое детство я наблюдала, как она бегает с собраний на благотворительные лотереи, слушала ее рассказы о бедных, но одаренных детях в ее пятом классе английского языка и пыталась заинтересовать ее собой с помощью различных средств, которые неизменно попадали в категорию: Оливия Опять Доставляет Неприятности. Что было правдой. К двадцати годам я сделалась злой, как загнанный в угол бородавочник, и столь же привлекательной. Связь с Ричи Брюстером стала вызовом матери, способом донести до нее мое несогласие с нею. Но тогда я этого не понимала. Я думала, что полюбила его.

С Ричи я познакомилась как-то в пятницу вечером в Сохо. Он играл на саксофоне в клубе, который назывался «Джулипс». Теперь он закрыт, но вы, возможно, помните его — три сотни квадратных футов сигаретного дыма и потных тел в подвале на Греческой улице. В те дни клуб щеголял синими светильниками на потолке, это было очень модно, несмотря на то, что в их свете все казались наркоманами в поисках дозы. Он мог гордиться периодическими визитами туда кого-нибудь из младших членов королевской семьи в сопровождении папарацци. Там тусовались актеры, художники и писатели. Это было место, куда вы ходили людей посмотреть и себя показать.

Мне не нужно было ни того ни другого. Я была с подругами. После занятий в университете мы пошли на концерт в Эрлс-Корт, четыре двадцатилетние девицы, искавшие отдыха перед экзаменами.

В «Джулипсе» мы оказались случайно. На тротуаре собралась толпа желающих войти, к которой мы присоединились из любопытства. Очень скоро мы обнаружили, что по кругу ходит с полдюжины косячков. Мы не отказали себе в этом удовольствии.

В те дни конопля была для меня подобием Леты. Когда будущее казалось совсем уж беспросветным, я курила и уплывала. А с другой стороны, это был ключ к приятному времяпрепровождению. Мне нравилось состояние кайфа. Несколько затяжек — и я превращалась в нечто новое, Лив Уайтлоу Оторву, бесстрашную и возмутительную. Так что именно я выявила источник травки: трех парней из Уэльса, студентов-медиков, пришедших послушать музыку, выпить, покурить и трахнуться. Было ясно, что первые три пункта они уже выполнили. Познакомившись с нами, они нашли решение последней задачи. Но количество участников было неравным, как мы все понимали. И если только один из парней не пожелал бы оприходовать двух из нас, одну из девиц ждало разочарование. Умение привлекать мужчин никогда не значилось в числе моих достоинств, и с самого начала я поняла, что проиграю.

Да и все равно, ни один из этих парней мне не понравился. Двое ростом не вышли. У третьего изо рта воняло, как из сточной канавы. Мои подруги могли забирать их.

Как только мы вошли в клуб, они стали вовсю обжиматься на танцевальной площадке. В «Джулипсе» это было в порядке вещей, так что никто не обратил на них внимания. Я в основном смотрела на музыкантов.

Две из моих подружек уже ушли со словами: «Увидимся в колледже, Лив», дав тем самым понять, чтобы я не ждала их, пока они будут трахаться, и тут оркестр сделал перерыв. Откинувшись на стуле, я собралась закурить. Ричи Брюстер поднес мне огня.

Каким убогим оно кажется сейчас — то мгновение, когда огонек зажигалки вспыхнул в шести дюймах от моего лица и осветил лицо Ричи. Но Ричи видел все черно-белые фильмы на свете и считал себя неким сплавом Хамфри Богарта и Дэвида Нивена. Он спросил:

— Можно к вам присоединиться? Лив Уайтлоу Оторва ответила:

— Делайте что хотите. — И изобразила на лице идеальное выражение с-к-у-к-и.

Насколько я могла видеть, Ричи был стар, далеко за сорок, пожалуй, даже ближе к пятидесяти. Обвислые щеки, мешки под глазами. Интереса он у меня не вызвал.

Так почему же я пошла с ним в ту ночь, когда музыканты отыграли все им положенное и «Джулипс» закрылся? Я могла бы ответить, что последний поезд на Кембридж ушел и мне негде было переночевать, но ведь я могла поехать в свой дом в Кенсингтоне. Но когда Ричи убрал в футляр свой саксофон, зажег две сигареты — одну для меня — и пригласил где-нибудь с ним выпить, я увидела в этом возможность развлечься и набраться опыта. Я ответила:

— Конечно, почему нет?

И этими словами навсегда изменила свою жизнь.

Мы поехали на такси в Бейсуотер. Ричи назвал водителю отель «Коммодор» на Куинсуэй, положил руку мне на бедро у самой промежности и стиснул его.

Все эти манипуляции казались такими недозволенными и взрослыми. Оплата наличными у стойки отеля, покупка двух бутылок, подъем в номер, отпирание двери. Все это время Ричи бросал на меня взгляды, а я заговорщицки улыбалась ему в ответ. Я была Лив Уайтлоу Оторва, сексуальное животное, женщина, порабощающая мужчин, глаза опущены, грудь многообещающе обтянута. Боже, какая дура.

Ричи снял пленку со стаканов, стоявших на шатком комоде. Быстро выпил три маленьких порции водки. Налил четвертую, побольше, и выпил, прежде чем налить мне джина. Зажав горлышки бутылок между пальцами, перенес их и свой стакан на круглый стол, рядом с которым стояли два кресла. Они были обиты винилом горохового цвета, и розовый абажур китайского фонарика, закрывавшего лампочку на потолке, превращал его в цвет увядающих листьев розового куста. Ричи сел, закурил и принялся говорить.

Я до сих пор помню выбранные им темы: музыка, искусство, театр, путешествия, книги и кино. Я слушала, благоговея перед его эрудицией. Изредка вставляла реплики. Позднее я обнаружила, что от меня только и требовалось, что молчать и слушать с внимательным видом, но тогда мне казалось, что это что-то да значит — сидеть рядом с мужчиной, который действительно Знает, Как Открыться Женщине.