У метро, у «Сокола» - Вячеслав Курицын Страница 23

Спал Покровский мало, вернулся накануне поздно, ел еще бутерброды с сыром на темной кухне, под отдаленную музыку (включил пластинку в комнате), под свет из коридора (над головой не хотел зажигать). Потом от переутомления долго не мог заснуть. Разрозненные куски асфальта кружились меж фонарей и деревьев, и Покровский хотел сбить эти куски – не как вертолеты сбивают, а сбить в целостную, так сказать, картину. И ему даже показалось, что получилось, что он постиг смысл этого парящего асфальта. И тут Жунев звонит… за пять минут до будильника. Девяти не было, Покровский приехал, зевая, в Соломенную сторожку, то есть на улицу Соломенной сторожки, в квартиру или на квартиру Нины Ивановны… Предлоги путались, как и мысли.

Панасенко, который приехал еще раньше, ждал от Покровского конкретных вопросов.

– Ваши? – спросил Покровский про несколько пакетов с авоськами, что обнаружились в комнате под столом.

Штук двести авосек из красной крепкой нити. Хорошо сплетены.

– Мои, чьи ж еще, – сказал Панасенко. – Никак не вывезу. Подарить парочку?

– Это вы при понятых, Панасенко? Как не стыдно! – Повернулся к понятым, пояснил: – Отсюда ничего нельзя выносить без протокола. Даже мне, милиционеру. Все действия – только с вашей подписью.

Понятые – молодая парочка, снимают квартиру в этом подъезде – растерянно кивнули. Неудачно выбрал понятых местный старшина. Молодые с трудом высиживают несколько часов, если серьезный обыск. Елозят и отвлекают. И с их стороны недальновидным было согласиться пойти в понятые. Не сообразили спросонья или испугались отказаться, живут-то по этому адресу без прописки. То есть в теории все это неудачно, а на практике вышло удачно, все закончилось через час. Да, Покровский планировал к Нине Ивановне всерьез и надолго, но график дня сломался в самом начале. Теперь, чтобы под Жунева подстроиться, надо быстро Соломенную сторожку покинуть. Можно было вообще отменить, но из-за Панасенки не стал отменять.

Туфли у Панасенко дорогие, лаковые, с узором. Красное лицо – пьет, видно, как следует. Ранняя седина, настороженные глаза с припухшими веками, толстые сочные губы, наглые, крупный нос.

– Ты чего меня разглядываешь?

– Инструкция.

– Что ты лепишь, капитан? Зачем ты меня позвал? Что за ходы вообще… Ты здесь маньяка ищешь?

– Вы могли не приходить, – заметил Покровский. – Я спросил: если хотите.

– Ты объясни, зачем тебе квартиру смотреть!

Панасенко и раздражен был, и ссориться не хотел. Было видно, что говорит – по своим понятиям – сдержанно. Покровский сказал, что личности жертв тоже имеет смысл изучать при поисках маньяка. Панасенко нахмурился.

На самом деле Покровский, в частности, хотел услышать, что Панасенко будет говорить о тете, и услышал.

На кухне (холодильник «Минск» забит до отказа продуктами, под подоконником естественный холодильник тоже забит, в шкафу пуд круп), что да, от привычки скупать гречку Нину Ивановну, которая такое пережила, что нам и не снилось, отговорить не удается. Но продукты у нее не пропадают, привозит в семью Панасенко столько готовки, что жена еще и своей сестре иной раз перекинет.

В комнате у столика со швейной машинкой, что нет, ни хрена подобного, тетка шьет для себя и для детишек Панасенко, а к надомной деятельности он ее, конечно, не привлекает, тетку-то родную.

Покровский спросил, как Панасенко относится к бригадному подряду, внедряемому в экономике смелому эксперименту, участники которого получают зарплаты, сколько заработали, а не сколько в Госплане нарисовали. Панасенко с сомнением глянул, отвечать ли, Покровский был серьезен, Панасенко сказал, что если Покровский не чурбан в погонах, то понимает, какая туфта этот подряд, когда у одной бригады, твою мать, подряд, а смежники как чесали меж ног, так и чешут. Покровский кивнул.

Секретер с пачкой бумаг – интересное место. Конверты с рецептами, вырезанными из печатной продукции, с квитанциями, с письмами-открытками. Покровский, прикасаясь к бумагам, почувствовал, что Панасенко не слишком доволен. Перехватил его взгляд вглубь секретера, спросил:

– Думаете, найдем тут что-то, что прольет свет?

– Нет… – недовольно ответил Панасенко. – Она на очереди на телефон стояла, надо очередь на нас переоформлять, а документов на телефон у меня дома нет. Может тут… Я посмотрю…

– Нет, – остановил его Покровский. – Не посмотрите.

Скромный итог визита: в бумагах, не исключено, можно найти что-нибудь интересненькое, связанное с эксплуататорской деятельностью Панасенко на теневых нивах советской экономики, но абсолютно нет ощущения, что цеховик станет фигурантом дела о мертвых пенсионерках.

С Кравцовым Покровский встретился в кафетерии гастронома на Ленинградском проспекте, близ ипподрома. В доме, покрытом странной резной вязью, будто это не дом, а слоновая кость. Взял сладкую неприятную жидкость «кофе с молоком и в кавычках» (так охарактеризовала однажды напиток подобного качества судмедэксперт Марина Мурашова), бутерброд с сыром и еще поллитровый кефир в молочном отделе гастронома. Кравцов как ни в чем не бывало съел два бутерброда с заветренной вареной колбасой, Покровский старался не смотреть, как он ее в рот запихивает, запивает «Буратиной». Без жидкости такую колбасу не пропихнуть в себя, она наполовину из бумаги состоит, из той заскорузлой, цвета грязи, в которую ее же (колбасу, не грязь) заворачивают. Чем его Мила кормит… Ладно.

В архив КГБ Кравцов приехал сегодня к самому открытию, чтобы уж не могли сказать, что поздно приехал. Хмурый сухорукий архивист молча принес ему дело Кроевской. Сюжет грустный и нехитрый: юная связистка попала в плен вместе со своим полком, потом немецкий лагерь, а потом и советский лагерь.

– Выходит по всему, что просто за то, что в плену была, – осторожно сказал Кравцов, не желая прослыть слишком уж наивным милиционером. – Получается, она несправедливо сидела.

– А если она в немецком плену свастик в голову нахваталась и стала бы их в СССР распространять? – возразил Покровский. – Сколько она у нас сидела?

– Да семь лет, – сказал Кравцов. – Не баран чихнул.

– Период полураспада свастики в голове – шесть лет, – авторитетно заявил Покровский. – А дальше она не так опасна. Шесть лет на полураспад. Еще год сверху для порядка, все справедливо.

– Товарищ капитан, расскажите, как вчера… с этим психом с гербом? – спросил Кравцов уже на улице. – Говорят, абсурд какой-то вышел?

Абсурд – подходящее определение. В капстранах существует «театр абсурда», подошел бы для вчерашней истории. Лауреат аж Государственной премии скульптор Гурьев получил гонорар за советского интеллигента в очках и с циркулем, которого забабахал во дворе какого-то НИИ. К скульптору потянулись друзья-товарищи, ему волей-неволей пришлось уйти в многодневный запой. В один из этих веселых дней Гурьев и познакомился, выглянув за пивом на Масловку, с Федором Клюном. Гурьев славился широтой натуры, частенько зазывал на свои пиршества незнакомых людей.