Надежда-прим - Александр Айзенберг Страница 22

Как она покинула странноприимный салон, как добралась домой — пешком или на троллейбусе — как не перепутала дверь на лестничной площадке и открыла именно свою, Надежда Викторовна не смогла бы вспомнить даже за пять минут до смерти, когда вспоминается все-все — и то что было, и то, чего никогда не было, и то, чего просто не могло быть.

Но и на следующий день она отчетливо помнила, что потом до вечера просидела на кухне, прижимая к груди коробок с названием «Шанель N5», боясь извлечь на свет флакон с божественными французскими духами от польских кутюрье и пульверизатором от бутылки с подсолнечным маслом.

Короче. Она так сидела-сидела… а вечером, когда тени на кухне сперва стали пугающе отчетливы, как первые глубокие морщины, а потом налились чернотой и расплылись в пространстве, и чайник, который она уже в пятый раз кипятила, так и не выпив ни одного стакана чая, полностью обезголосил… словом, Надежде Викторовне пришло в голову, что с нею давно уже играют в какую-то зловеще-загадочную игру без названия. И, что самое неприятное, она все время проигрывает, а кто в этой игре выигрывает — непонятно. И если она прямо сейчас, не выходя из кухни, не придумает ей подходящего названия, а, главное, не поймет, какое отношение имеет к этой игре и тот чумазый лотерейщик-кавказец, и всенародная судья, и размалеваная девица из салона, и бесчисленное множество совершенно незнакомых людей, от одного вида которых хочется хохотать, выть на луну и плакать одновременно, название придумают другие, и тогда уж ей точно никогда не научиться жить в этой смутной стране без зарплаты, работы, горячо любимого мужика и надежды, что оставшейся жизни все же хватит, чтобы все это заполучить, и при этом не умереть, как один, в борьбе за это!

И уже в абсолютных потемках Коробейникова вскочила со стула, подбежала к окну, одернула занавеску и, распахнув его настежь, выглянула наружу. Но снаружи было также темно, как и внутри, на кухне, во всей квартире, как может быть темно только в переходный период от социализма к беспробудной вечности, то есть от, так называемого, светлого прошлого к, так называемому, темному будущему, а еще потому, что рынок внизу по ночам не освещался в целях экономии электричества, как впрочем по той же самой причине не освещался и весь остальной город, кроме площади Павших революционеров, внутренних дворов многочисленных зон в черте этого же города и крылечек обкома и горкома партии. Весь остальной мир освещали только тусклые окна домов да фары редких в эту пору машин, но ходили упорные слухи, что скоро и электричество тоже будет выдаваться строго по карточкам и наступит полная ГОЭЛРО, то есть полярная ночь, но без северного сияния и круглый год.

Вдруг Надежде Викторовне показалось, что зазвонил телефон. Очень громко и требовательно. Она уже было дернулась в сторону коридора снять трубку, но вовремя вспомнила, что телефона у нее нет. А если бы и был, то нет таких друзей, которые могли бы ей звонить заполночь.

— Игра воображения! — уверено произнесла она, но звонок все еще звенел в ушах.

К тому же произнесенное вслух в который раз за последние два дня слово игра насторожило и озадачило.

Где-то далеко внизу тяжело хлопнула парадная дверь. В последнее время двери кругом ставились железные, иногда и с кодовыми замками. Но замки были местного производства, а потому впускали кого нипопадя, кроме хозяев своего же подъезда. Часто жильцы забывали код и стучали в окна первых этажей, требуя открыть непокорную дверь. В конце концов, благодаря общим усилиям замки ломались, и тяжеленные двери противно хлопали под напором уральского ветра.