Расплата за любовь - Евгений Костюченко Страница 22

— Вообще или сейчас? — она села в позу лотоса и поставила чашку с шампанским между ног. — Вообще я мечтаю… О многом. Ну, например, поскорее за границу уехать. Но сейчас… Сейчас я мечтаю о тебе. Чтобы снова увидеть тебя в первый раз. Такой строгий, такой зануда. И в первый раз тебя поцеловать, и почувствовать, что ты заводишься, хоть и зануда, и в первый раз тебя трахнуть.

— Второй раз иногда получается лучше.

— Я знаю.

— Потому что во второй раз никто уже не притворяется, — продолжал Ян. — Уже можно не орать дурным голосом и не рычать от страсти, а просто и спокойно делать ритмичные движения.

— Тебе не нравится, как я себя веду? — удивилась Вероника. — Какой же ты все-таки зануда! Разве тебе не приятно, когда я показываю, что мне хорошо?

— Мне все в тебе приятно, — сказал он, — особенно сейчас, когда ты злишься.

— Я никогда не злюсь, — просто ответила она. — Какой смысл? А если ты думаешь, что я притворялась, когда кричала и стонала, то да, я притворялась. Старалась для тебя. Мне-то лично на фиг не нужны все эти вопли. Мне-то лично вообще все это не больно-то нужно. Просто хочется, чтоб тебе было хорошо. А мне все равно, что трахаться, что картошку жарить. Картошка даже приятнее иногда.

— Ну, за неимением картошки… — Ян наклонился над ее грудью и бережно поймал губами бледно-розовый, почти бесцветный шарик сосочка.

— Все притворяются, только по-разному, — не реагируя на его ласки, продолжала мурлыкать Вероника. — Нельзя без этого. Это как одежда, как макияж. Все хотят казаться лучше. Все хотят нравиться. Если тебе нравится, когда женщина лежит, как бревно, тогда пожалуйста, я буду лежать, как бревно. Меня первым трахнул учитель физкультуры. Вот это был учитель, всему научил. Я к девятому классу уже всех его приятелей обошла, и все с ума сходили. Всем нравилось, один ты такой зануда.

Ян ущипнул ее за крестец, и она удивленно ахнула. Он почувствовал, что сосок между его губами вдруг отвердел и потянулся вверх. Продолжая покалывать ногтями ее тонкую кожу ниже поясницы, он поцеловал и вторую грудь. Вероника замолчала и закрыла глаза. Ее щеки вдруг порозовели, и губы приоткрылись.

— Почему ты остановился? — прошептала она. — Я сама не знаю, когда притворяюсь, когда нет. Но ты не останавливайся.

И он больше не останавливался.

Она ушла поздно вечером. Ян проводил ее до Садовой.

— Отвезти тебя? — спросил он, надеясь, что она откажется. — Я уже абсолютно трезвый.

— Иди, отдыхай, — засмеялась она, останавливая такси небрежным взмахом пальцев. — Только знаешь что? Если тебя завтра спросят, скажи, что я ночевала у тебя, ладно?

— Кто спросит?

— Кто бы ни спросил. Так и скажи. Всю ночь, ладно?

— Тебе нужно алиби?

— А кому оно не нужно?

Он побрел к своему дому, расслабленно шаркая и сунув руки в карманы. Но, не сделав и пяти шагов, вдруг остановился. Опустился на одно колено, пытаясь развязать и снова завязать шнурок. И при этом незаметно выворачивал голову, чтобы посмотреть вдоль Садовой.

Наверное, у всех инструкторов по вождению вырабатывается сверхъестественное умение видеть затылком. Во всяком случае, сейчас Ян эту способность у себя обнаружил, оставалось ее только проверить. Именно затылком он увидел, что вслед за такси, на котором уехала Вероника, от тротуара оторвалась грязно-белая «пятерка», почти неразличимая в неверном свете белой ночи.

Он выворачивал шею, он даже привстал, забыв о конспирации, но ничего не увидел — ни такси, ни «пятерки». Обе машины свернули в сторону Фонтанки, и Яну оставалось только снова поставить себе диагноз. Мания преследования.

Когда он вернулся домой, телефон трещал уже охрипшим звонком.

— Ты где шатаешься? — укоризненно спросил Петрович.

— Уже неважно. Слушай, дед, есть новости. Как думаешь, нас прослушивают?

— Не обобщай, Яшка. Не нас, а тебя. Мои разговоры никому не интересны. Что стряслось-то?

— Машину к гонкам можешь не готовить, вот что. Некому на ней будет гонять. Некому больше. Понимаешь намек?

— Понимаю, — помолчав, ответил Амурский. — Гонщик сошел с дистанции?

— Сняли его с дистанции, Петрович. Одним выстрелом сняли.

В трубке долго не было слышно ничего, кроме шороха и вздохов. Наконец, Амурский произнес:

— Ну, все там будем. Приезжай, помянем.

— Сегодня я не могу, — сказал Ян. — Завтра в бассейне увидимся с утра, есть о чем потолковать.

— До утра я не дотерплю. Приезжай, потолкуем.

— Нет, извини.

В ответ Петрович пожелал спокойной ночи, используя матросский лексикон.