И скоро день - Барбара Майклз Страница 22

В ее словах слышались необычные для нее теплота и сострадание. То, что она говорила, действительно походило на правду. Многие люди, которым пришлось пережить подобное, рассказывали то же самое, моя реакция абсолютно нормальна... Мне очень хотелось верить этому утверждению. Еще я очень хотела верить в то, что и смех его мне просто послышался, что это было всего лишь причудливое эхо, разносимое ветром. Ведь этот смех я не раз слышала и во сне, и наяву, сотни раз до сегодняшнего дня.

— Вы, наверное, пожелаете познакомиться с профессором после всего случившегося, — продолжала Франческа. — Тогда все ваши сомнения полностью рассеются.

— В этом нет никакой необходимости. Я не сомневаюсь в вашей правоте.

— Нет, вы обязательно должны встретиться с ним. Он весьма занимательный и эксцентричный человек: это развлечет вас. Большую часть времени он проводит в наших кладовых и запасниках. Я обычно не хожу в эти помещения. Там слишком пыльно, но вы-то всегда можете одеться соответствующим образом, для вас это не составит никакого труда.

Явный намек в ее последних словах и холодный взгляд, брошенный на мою блузку и джинсовую юбку, показали мне, что она отметила простоту и незамысловатость моего наряда. Конечно, окружающая нас обстановка в стиле Людовика XV была настолько элегантна и изысканна, что требовала и достойного облачения гостей, но не могла же я постоянно носить свой единственный парадный костюм.

Наш завтрак подходил к концу. Она позвонила в крошечный звоночек и, когда вошла Эмилия, сказала:

— Проводите синьорину Морандини к профессору, она хочет познакомиться с ним.

То, как она меня назвала, несколько смутило меня. Синьора Морандини... Это было имя, указанное в моем свидетельстве о браке. Но ведь графиня сказала, что Барт не мог носить его? Тогда почему она назвала меня так? Какова же на самом деле моя настоящая фамилия по мужу? Я вообще-то не придавала слишком большого значения этим вещам, у меня было прекрасное имя до замужества, им я могла с полным основанием гордиться, и я непременно верну его себе, как только окажусь дома.

Следуя за Эмилией, я поднялась вверх по лестнице, здесь все напоминало классический американский дом.

На этом этаже располагались спальни, он был гораздо больше, чем принято по американским меркам: здесь было много таинственных комнат, полных странных вещей, лестниц, которые вели неизвестно куда, извилистых коридоров и совершенно непонятного предназначения маленьких дверей. Некоторые комнаты были большими и просторными, другие — очень узкими и заставленными мебелью, в основном шкафами, насколько я могла предположить. Одни служили кладовками или чуланами, загроможденными до самого верха совершенно необычными и причудливыми предметами самого различного предназначения. Если все это относилось к «фамильным коллекциям», то Франческа выбрала не совсем правильные слова для описания этого «богатства».

Когда мы наконец добрались до самого верха, Эмилия уже с трудом переводила дыхание. Мы очутились на узкой площадке, где пол не был устлан ковром, а в дальнем углу находилась плотно прикрытая дверь. Она подошла к двери, распахнула ее передо мной и отступила в сторону.

— Здесь — профессор, — проговорила Эмилия.

Горы антиквариата тянулись, насколько хватало глаз: разнообразные коробки и ящики, стеллажи, забитые всевозможной фурнитурой и мебелью, — все это вместе составляло такую картину, будто здесь недавно промчался ураган. Единственным источником света в этой захламленной комнате служили небольшие окошечки, совершенно мутные от наслоений пыли, и открытая дверь за моей спиной, через которую я попала сюда. Пока я стояла, несколько ошеломленная этим зрелищем, дверь закрылась, и я очутилась в полумраке с таинственными тенями и вещами, которые наполняли окружающее меня пространство.

У меня не было никаких сомнений насчет отношения ко мне Эмилии: я ей явно не нравилась. Все ее поведение свидетельствовало о том, что она оказывает мне различные услуги потому, что не имеет права отказаться, она вынуждена делать то, что не доставляет ей ни малейшего удовольствия. Если бы я страдала клаустрофобией, то, наверное, просто сошла бы с ума в этом тесном мрачном помещении от полного одиночества. Этим заболеванием я не была обременена, тем не менее чувствовала я себя здесь просто отвратительно. Мне даже пришло в голову подойти к двери и подергать ее, чтобы удостовериться, что меня не заперли в этой кладовке.

Вероятно, профессор был где-то здесь поблизости. Я боялась сделать даже шаг или окликнуть его, так как мне казалось, что от малейшего моего движения может упасть какой-нибудь предмет из «фамильных коллекций» прямо на голову. Будь проклята эта женщина, она даже не сочла нужным подсказать мне, как найти этого профессора, она даже не дала мне фонарика, который был просто необходим в этом полумраке.

Спустя какое-то время мои глаза немного привыкли к сумраку, и где-то вдалеке я заметила едва видимый свет. Я начала осторожно продвигаться в том направлении сквозь груды хлама. Это оказалось весьма непросто, приходилось кружить на одном месте, чтобы найти проход среди всего этого барахла. Мне подумалось: как эта комната подходит для игры в прятки, здесь было огромное количество укромных уголков, но большинство были настолько малы и неприметны, что только маленькому ребенку удалось бы в них спрятаться. Та же Эмилия со своей плотной фигурой вряд ли смогла бы забраться в эти узкие проходы и щели.

По мере того, как я приближалась к источнику света, до меня стали доноситься различные звуки: негромкие смешки и невнятное бормотание. Похоже, этот профессор разговаривал сам с собой. Ничего удивительного в том, что Франческа не любит ходить сюда — пыль и грязь вкупе с эксцентричным профессором, беседующим с самим собой, а может быть, он разговаривал с крысами? Или с мышами: ведь в таких старых домах наверняка должны водиться мыши. Правда, их я никогда не боялась. Мне даже начало нравиться мое путешествие.

Наконец я добралась до баррикады, которая казалась совершенно непреодолимой — на моем пути оказался огромный шкаф, оставлявший занозы в пальцах, стоило мне прикоснуться к этому сооружению. Бормотание слышалось отсюда еще более явственно, поэтому я решила, что профессор должен находиться по другую сторону этого монстра. Неожиданно его голос стал громче, и я смогла разобрать последние слова.

— Мой любимый французский роман на серой бумаге с округлой печатью!.. Двадцать девять страниц великолепных проклятий...

На мое счастье, между шкафом и кучей коробок я обнаружила небольшую щель. Я постаралась протиснуться в нее, но, к сожалению, это удалось мне только наполовину: я безнадежно застряла. Но, по крайней мере, я могла видеть, что творится за огромным шкафом.

Хихиканье и бормотание укрепило мою уверенность в том, что созданный моим воображением образ чудаковатого старого ученого небольшого росточка как нельзя больше соответствует действительности, а уж финальный всплеск эмоций, донесшийся до моего слуха, послужил лишним тому подтверждением. Фигура, которая наконец-то предстала моему взору, казалась сгорбленной и поникшей, густые темные волосы были пронизаны сединой до такой степени, что не заметить ее было невозможно. Он сидел на корточках на полу, спиной ко мне, плечи его были опущены, будто он тщательно изучал нечто, лежащее у него на коленях. Однако к моему величайшему сожалению, это «нечто» было надежно скрыто от меня его телом. Удивительно, как это я могла так ошибиться и принять пожилого ворчуна за своего погибшего мужа. Мне показалось, что далее уже просто неприлично оставлять профессора в неведении относительно моего присутствия, необходимо как-нибудь предупредить его, что он уже не один в комнате. Совершенно очевидно, что он не слышал постороннего шума, с некоторой неловкостью я прочистила горло.