Полукровка. Эхо проклятия - Андрей Константинов Страница 22

— С этим маленьким мальчиком постоянно происходят всякие волшебства: иногда ему надевают вязаные шапочки или шарфики, дарят цветы…

— А с оставленными монетками что происходит? — опустил гида на землю один из неугомонных туристов.

— Он их, наверное, себе забирает… — пошутил его спутник, и все засмеялись.

Не решившись в открытую присоединиться к англичанам, Самсут некоторое время все же шла за ними в отдалении, слушая городские байки, и вскоре оказалась около дома, на крыше которого жил сам Карлсон. Дом оказался розовым, как поросенок, а на его крыше красовались зелёный столик и креслице, за которым происходили знаменитые чаепития Карлсона с Малышом.

Однако дальше, судя по карте, маршрут Самсут расходился с маршрутом веселых англичан, и она снова отправилась по городу одна, рассматривая уже не столько архитектуру, сколько людей. Все горожане, встречавшиеся ей, преимущественно оказывались рослыми улыбающимися блондинами, действительно похожими на викингов, как их рисуют в хороших детских книжках. Во всяком случае, в отличие от их соседей, в шведах были очень заметны порода и породистость. В первом же магазинчике с ней заговорили на английском, как и те, к кому она обращалась на улицах, — и Самсут вспомнила, как один ее приятель однажды пошутил, что в Швеции все говорят на швинглиш. Только одно показалось Самсут странным — как долго соображали шведы, прежде чем ответить, казалось бы, на самый простой вопрос: как пройти к автовокзалу?

И только спустя некоторое время она догадалась, что подобное тугодумие связано с тем, что так далеко они не ходят, а только ездят. Скоро она устала и сама: Стокгольм оказался городом не маленьким. Тогда, вняв шведскому рассудку, Самсут решила доехать до автовокзала на автобусе. Не без труда добившись от нескольких приветливых долговязых горожан, как всего легче и дешевле добраться до нужного ей места, она, наконец, оказалась на вокзале.

Впереди было путешествие по берегу озера Маларен, и Самсут приготовилась во все глаза смотреть на те места, о которых с таким упоением они читали вместе с Ваном несколько лет назад.

* * *

Кепинг оказался небольшим чистеньким городком, где найти улицу Упсалагатан оказалось совсем просто. Самсут даже испугалась такой легкости и суеверно подумала, что лучше было бы наоборот: чтобы искать было трудно, зато разговор с отцом получился бы естественным и непринужденным. Она шагала по утопавшей в зелени улочке, и ее все сильнее окутывал теплый, древний, как мир, запах свежевыпеченного хлеба. Запах хлеба и запах крови — вот те два главных запаха, что пробуждают в человеке его праосновы, его память о прошлом и суть. И Самсут на мгновение почудилось, будто она шагает не по городу одной из богатейших стран Европы, а по ковыльной степи, шагает на запах дома, плывущий из дымных тандыров ароматом свежевыпеченного плоского хлеба.

Наконец, запах стал настолько силен, что уже перестал ощущаться, и она остановилась перед аккуратным двухэтажным домиком, у палисадника которого виднелась дружная парочка желтых «саабов». Эти забавные желтенькие автомобильчики почти касались друг друга округлыми боками и напомнили Самсут дыни. Ах, как любила бабушка Маро дыни, как ловко выбирала их повсюду, куда бы ни занесла ее судьба! И Самсут, воровато оглянувшись по сторонам, вдруг пристукнула кроссовкой о кроссовку и промурлыкала:

— На бахче ты возросла,

Как шамам, сама была,

День и ночь все про тебя

Моей песенки хвала!

Пропев эту давно забытую песенку, Самсут несколько приободрилась, и рука ее сама потянулась к дверному молоточку — точной копии предков дверного звонка позапрошлого века. Минута перед тем, как открылись двери, оказалась для Самсут самой страшной. За одну эту, показавшуюся ей едва ли не вечностью, минуту она успела передумать и перевспоминать все, что только можно, и вся ее идея с поездкой к отцу, не говоря уже о письме и наследстве, показалась вдруг до невозможности нелепой и глупой. Может быть, не откройся дверь еще немного, и Самсут как нашкодившая первоклассница убежала бы прочь от этой чистенькой аккуратной двери, но в следующее мгновение дверь открылась и явила в проеме высокую женщину солидного возраста.

Самсут мгновенно оценила ее спокойную и, несмотря на возраст, какую-то суровую северную красоту. Прислуга? Коллега? Жена? Женщина, не торопясь, как на базаре, рассматривала Самсут, и по лицу ее было видно, что она признала в незваной гостье иностранку.

Не дожидаясь лишних вопросов, Самсут сразу же обратилась к ней по-английски с давно заготовленной фразой:

— Мне нужен Матос Иванович Головин, — однако едва она произнесла это, как тут же поняла, что прозвучала эта простая, в сущности, фраза как-то глупо и непонятно. — То есть Матозиус Шёстрем, — быстро поправилась она.

Женщина равнодушно пропустила Самсут мимо себя и, ни слова не говоря, ушла куда-то в глубину дома.

Самсут огляделась, снова поймав себя на мысли, что делает это почему-то воровато и исподтишка. Полугостиная-полукухня, где она оказалась, сверкала чистотой, сверкала в самом прямом смысле слова: всюду блестели никель, железо, медь, полированное дерево, кафель, и даже тюльпаны в вазе отливали каким-то подозрительно неестественным глянцем. «Да уж, — подумала Самсут, — это не у нас на нашей кухне-живопырке, где не найдешь ничего, пока не перероешь половину утвари! Этак, конечно, лучше, по крайней мере, легче и…» Но додумать до конца Самсут помешали шаги, донесшиеся откуда-то сверху, и скрип сопротивляющейся их тяжести лестницы. Прошло столько лет, а она, как в детстве, вздрогнула, услышав их, эти отцовские шаги, тяжелые и порывистые одновременно. Пальцы ее впились в ремень сумки. Все, теперь уже отступать поздно…