Зимняя гонка Фрэнки Машины - Дон Уинслоу Страница 22

– Ты этого хотела, сука? – спросил ДеСанто. – Говори.

Он дернул ее за волосы.

– Да, – прошептала Мари.

– Что?

– Да!

– Скажи: «Трахни меня, Аль».

– Трахни меня, Аль! – крикнула Мари.

– Скажи: пожалуйста. «Пожалуйста, трахни меня, Аль».

– Пожалуйста, трахни меня, Аль.

– Вот так-то лучше.

Фрэнк видел, как он низко нагнул ей голову и поднял зад, чтобы поглубже войти в нее. Он словно вколачивал сваю, и Фрэнк услышал, как Мари закричала. Тогда Фрэнк не знал, кричала она от наслаждения, или от боли, или от того и другого вместе, и вдруг Мари застонала, завопила еще громче и стала царапать ногтями матрас.

– Эй, Момо, – сказал Лочичеро, – а жена-то у тебя еще та штучка.

В конце концов ДеСанто отпустил Мари. Он вытерся о ее платье, застегнул молнию и встал с кровати. Потом посмотрел на Мари, которая все еще лежала лицом вниз и тяжело дышала.

– Когда захочешь еще, малышка, – сказал он, – позвони.

Он вернулся в гостиную и спросил:

– Слышали, как эта сука орала?

Лочичеро ответил:

– Слышали.

– А ты, Момо?

Лочичеро толкнул Момо пистолетом.

– Я слышал, – сказал Момо. – Почему ты просто не застрелишь меня?

Фрэнк чувствовал, что еще немного – и его вырвет.

ДеСанто поглядел на Момо.

– Я не убью тебя, Момо, потому что хочу, чтобы ты зарабатывал деньги. Но я не хочу больше расхлебывать дерьмо в Сан-Диего. Что мое – то мое, и что твое – то тоже мое. Capisce?

– Capisce.

– Отлично.

Фрэнк не сводил глаз с ДеСанто. Тот заметил это и спросил:

– У тебя проблемы, малыш?

Фрэнк покачал головой.

– Я тоже так думаю, – сказал ДеСанто и бросил взгляд в направлении спальни. – Полагаю, Момо, тебе нужно несколько минут, чтобы разобраться тут. Я не возражаю.

Он и Лочичеро со смехом закрыли за собой дверь.

Фрэнк не мог пошевелиться.

Момо встал, выдвинул ящик комода, достал из него устрашающего вида револьвер двадцать пятого калибра и направился к двери.

Фрэнк услышал свои слова:

– Момо, тебя убьют!

– Плевать!

В коридоре, опершись о косяк, стояла Мари в полуспущенном платье, с размазанной по лицу косметикой и взлохмаченными волосами, похожая на сумасшедшую клоунессу.

– Ты не мужчина, – сказала она, – если позволил ему сделать это со мной.

– Тебе же понравилось, шлюха.

– Как ты мог?..

– Он доставил тебе удовольствие.

Момо наставил на нее револьвер.

– Нет, Момо! – крикнул Фрэнк.

– Она сама его хотела.

Момо выстрелил.

– Господи Иисусе! – крикнул Фрэнк, когда Мари дернулась и, словно из нее выпустили воздух, опустилась на пол. Ему хотелось броситься к Момо и отобрать у него револьвер, но он был слишком напуган, да и Момо быстро отпрянул назад и приставил револьвер к своей голове.

– Фрэнки, я любил ее.

На мгновение Фрэнк заглянул в его по-собачьи печальные глаза, а потом Момо нажал на спусковой крючок.

Кровь залила улыбающееся лицо Кеннеди.

Забавно, думает теперь Фрэнк, что яснее всего мне запомнился окровавленный Джон Кеннеди. Пару лет спустя, когда убили Кеннеди, Фрэнк уже привык к таким вещам. Да и он словно уже видел это в прошлом.

Мари Аеппо выжила – получилось так, что Момо попал ей в бедро. Она с криками каталась по полу, пока Фрэнк, как обезумевший, дозванивался в полицейский участок. «Скорая помощь» увезла Мари, полицейские забрали с собой Фрэнка. Он рассказал им почти обо всем, чему стал свидетелем, – о том, как Момо выстрелил в жену, а потом в себя. Об Але ДеСанто и Ники Лочичеро он не упомянул ни словом и с облегчением узнал позднее, что Мари тоже промолчала о них. И если полицейским Сан-Диего пришлось не по душе самоубийство Момо, они неплохо это скрывали, разве что за показным смехом старались спрятать свою печаль.

Проведя несколько недель в больнице, Мари на всю жизнь осталась хромой, но она не умерла. Фрэнк из уважения к Момо привозил ей продукты, а когда она оправилась, стал, как прежде, сопровождать ее в супермаркет.

Однако Фрэнка постигло разочарование. Все то, чему Момо учил его – принципы, законы, честь, «семья», – оказалось дерьмом. Что такое их долбаная честь, он видел в тот вечер в доме Момо.

Фрэнк вернулся к ловле тунца.

Наверное, так и шла бы его жизнь, думает теперь Фрэнк, глядя в окно на серый океан и бегущих по нему белых барашков, если бы несколько месяцев спустя не объявился сам Фрэнк Баптиста.