Черное эхо - Майкл Коннелли Страница 22

Босх проснулся в своем сторожевом кресле около четырех утра. Засыпая, он оставил раздвижную стеклянную дверь на крыльцо открытой, и теперь ветры с Санта-Аны трепали занавески, которые, вздуваясь, парили над комнатой подобно неким призракам. От теплого ветра и тяжелых видений он вспотел во сне. Затем тот же ветер высушил влагу на теле, которая засохла, будто соляная корка. Босх вышел на крыльцо и, облокотившись на деревянное ограждение, стал смотреть вниз, на огни Долины. Прожектора Юниверсал-Сити давно погасли, и со стороны идущей через перевал автострады не слышался шум движения. Откуда-то издалека, возможно, из Глендейла, донесся рокочущий звук вертолета. Босх поискал глазами и увидел движущийся далеко в низине красный свет. Он не кружил, и не было луча прожектора. Это был не полицейский вертолет. Затем Гарри показалось, что он улавливает легкий, но отчетливо горький запах малатиона [17].

Он вернулся в дом и задвинул стеклянную дверь. Подумал было о постели, но понял, что в эту ночь больше не уснет. С Босхом такое бывало нередко. Сон приходил рано, но длился недолго. Или не приходил до самого рассвета, пока выплывающее солнце не начинало мягко окрашивать подернутые утренним туманом вершины гор.

В свое время Гарри лежал в клинике при Министерстве по делам ветеранов, в Сепульведе, лечился по поводу расстройства сна. Но психиатры не смогли ему помочь. Они сказали, что он не может выйти из цикла. Что его мучительные сны будут переходить в длительные, подобные трансу периоды глубокого забытья. За этим будут следовать месяцы бессонницы, когда разум дает защитную реакцию на те ужасы, которые поджидают во сне. Днем ваш разум, сказал врач, подавляет те страхи и тревоги, которые вы испытываете по поводу пережитого на войне. Прежде чем перейти к спокойному сну, вы должны утихомирить эти чувства в часы бодрствования. Невозможно заклеить раненую душу лейкопластырем.

Гарри принял душ и побрился, потом некоторое время внимательно смотрел на свое лицо в зеркале, думая о том, как немилосердно оказалось время к Билли Медоузу. Волосы Босха начинали седеть, но они были густыми и кудрявыми. Если не считать темных кругов под глазами, лицо было гладким и по-мужски привлекательным. Он стер с лица остатки крема для бритья и надел бежевый летний костюм с голубой рубашкой на пуговицах. На крючке в шкафу он нашел довольно чистый и немятый галстук – красновато-коричневый, с рисунком в виде маленьких гладиаторских шлемов. Он закрепил его с помощью серебряного зажима, прицепил к поясу пистолет и вышел в предрассветный сумрак. Он поехал к центру, чтобы съесть омлет, тосты и выпить кофе в кафетерии «Пэнтри» на Фигероа-стрит. Заведение было открыто двадцать четыре часа в сутки еще со времен, предшествовавших Великой депрессии. Вывеска хвастливо заявляла, что заведение с тех пор не провело ни одной минуты без клиента. Сидя за стойкой, Босх обвел глазами зал и увидел, что в данный момент он в одиночку вытягивает этот рекорд на своих плечах. Иными словами, он был здесь единственным посетителем.

Кофе и сигареты подготовили Босха к трудностям грядущего дня. После этого по Голливудской автостраде он двинулся из центра обратно, проезжая мимо застывшего моря из встречных машин, уже борющихся за то, чтобы попасть в центр города.

Голливудское отделение полиции находилось на Уилкокс-авеню, всего в паре кварталов к югу от Голливудского бульвара, поставлявшего местным копам большую часть их работы. Он припарковался с парадного входа, потому что собирался заскочить лишь ненадолго и не хотел в час смены дежурства оказаться зажатым на стоянке позади здания. Проходя через маленький вестибюль, он увидел женщину с подбитым глазом, которая плача заполняла заявление под руководством офицера за конторкой. Но в находящемся за поворотом детективном отделе было тихо. Должно быть, ночной дежурный был на вызове или же спал в так называемом «номере для новобрачных», чулане на втором этаже, где имелись две койки – кто подсуетился, тот и занял. Извечные гул и суматоха, царящие в детективном отделе, на время сменились мертвой тишиной. В помещении никого не было, подлинные столы, закрепленные за отдельными видами уголовных преступлений: кражами со взломом, ДТП, правонарушениями несовершеннолетних, грабежами, убийствами – все были завалены бумагами. Сыщики могли находиться в помещении или за его пределами – бумажный вал оставался всегда.

Босх прошел в глубь комнаты, чтобы сварить кофе. При этом заглянул через дверь в дальнем конце, выходящую в задний коридор. Там размещались камеры предварительного заключения и просто скамейки для задержанных. В коридоре, на полпути к КПЗ, сидел белый парень с прической из косичек, прикованный наручниками к скамье. Несовершеннолетний правонарушитель – лет семнадцати, не больше, прикинул Босх. По калифорнийским законам не полагалось содержать их в настоящих арестантских камерах, вместе со взрослыми. Что было примерно то же, как если бы сказать: для койотов опасно находиться в одной клетке с доберманами.

– Чего глазеешь, козел? – выкрикнул издали парень.

Босх ничего не ответил и высыпал пакет кофе в бумажный фильтр.

Из кабинета дежурного офицера в дальнем конце коридора высунулась голова полицейского в форме.

– Я тебе сказал! – крикнул юнцу полицейский. – Еще звук – и я затяну наручники на метку туже. Через полчаса твои руки занемеют. Как будешь тогда подтирать задницу в сортире?

– Об твою харю придется!

Полицейский шагнул в коридор и, топая тяжелыми черными ботинками, угрожающими шагами двинулся к парню. Босх сунул сделанный в форме чаши фильтр в кофеварку и запустил аппарат. Отошел от задней двери и подошел к столу секции убийств. Ему не хотелось видеть, что происходит с парнем. Он вытащил свой стул из-за стола и подтащил к одной из стоявших в отделе пишущих машинок. Образцы и бланки находились в узких гнездах на полке над кофеваркой. Он вставил в пишущую машинку бланк, предназначенный для занесения результатов осмотра места преступления. Затем достал из кармана записную книжку и раскрыл на первой странице.

Два часа непрерывного щелканья по клавишам и курения с одновременным поглощением скверного кофе – и Босх наконец завершил заполнение несметного числа форм, которые неизбежно сопровождают расследование дела об убийстве. Потом поднялся и размножил их на ксероксе, стоявшем в заднем коридоре. При этом отметил, что парня, который сидел, прикованный к арестантской скамейке, там уже нет. Затем, открыв при помощи своей идентификационной карточки шкаф с канцелярскими принадлежностями, достал оттуда новый синий скоросшиватель и нацепил на три его колечка один комплект отпечатанных отчетов. Другой комплект спрятал в старый скоросшиватель, который держал в своем картотечном ящике и на котором был ярлык с названием одного старого нераскрытого дела. Когда со всем этим было покончено, Босх перечитал написанное. Ему понравилась та стройность и упорядоченность, которую придало делу надлежащее изложение на бумаге. По опыту многих предыдущих расследований он взял себе за правило каждое утро перечитывать рабочий журнал. Это помогало выстраивать гипотезы. Запах нового пластикового скоросшивателя напомнил Босху о других делах и вызвал прилив воодушевления. Он снова почувствовал себя охотником. Отчеты, которые он напечатал и поместил в папку, были, однако, неполны. В «Хронологический отчет следователя по делу» он не внес несколько моментов из второй половины своего вчерашнего рабочего дня. Детектив не стал включать туда выявленную им связь между Медоузом и ограблением Уэстлендского банка. Он также опустил описание своих визитов в ломбард и в «Таймс», к Бреммеру. Соответственно отсутствовали и беседы с ними. Был только понедельник, второй день следствия. Босх не хотел включать эту информацию в официальный отчет до тех пор, пока не побывает в ФБР. Сперва он хотел как следует уяснить, что происходит. Это была мера предосторожности, которую он принимал в каждом деле. Он покинул свой отдел прежде, чем кто-либо из других детективов успел явиться на работу.