Черное платье - Мария Шкатулова Страница 21

Наступила ночь. Они прислушивались к каждому шороху на лестнице, к каждому стуку парадной двери, к шуму лифта. Потом в доме все стихло. Наташа вышла на улицу: в переулке, освещенном нитью тусклых фонарей, не было ни души. Когда она вернулась в квартиру, часы пробили два.

Зинаида Федоровна сказала, что нужно разбудить Людмилу Ивановну и попросить разрешения позвонить. Наташа, знавшая, до какой степени ее мать всегда боялась беспокоить других людей, ужаснулась:

— Ты думаешь?..

— Вдруг он попал в больницу? Или в милицию?

Людмила Ивановна оказалась на высоте: она не только разрешила им позвонить, но побежала ставить чайник, заметив, что обе женщины совершенно измучены многочасовым ожиданием.

Наташа трясущимися руками набирала номера милиции, моргов, бюро несчастных случаев. Ей приходилось отвечать на страшные вопросы: «Возраст? Рост? Приметы? Под левой лопаткой? Говорите громче. Как одет? Рубашка или майка? Ждите… Черная? Ждите… — Она ждала: сердце ее в это момент почти не билось. — Нет, не обнаружено».

Они выпили по полчашки чаю, пока Людмила Ивановна успокаивала их, говоря, что Сережа просто «загулял»: «Мальчонке тринадцать лет — чего вы хотите? Побегает-побегает и придет! К юбке-то его не пристегнешь! Чай, вырос!»

Когда они вернулись в квартиру, не поддавшись на уговоры Людмилы Ивановны посидеть еще, Наташа стали уговаривать Зинаиду Федоровну лечь: та была совершенно измучена. Зинаида Федоровна соглашалась, но при условии, что Наташа тоже ляжет и постарается заснуть, хотя обе прекрасно понимали, что заснуть им не придется.

Было уже начало девятого, когда они услышали, что кто-то пытается открыть дверь. Они бросились в коридор: Сережа стоял на пороге квартиры бледный, грязный, избитый и очень злой. Он бросил: «Отстань!» — как только заметил, что мать хочет что-то сказать, и, оттолкнув ее, прошел в комнату. Наташа бросилась за ним.

— Сережа, я не собираюсь тебя ругать, мы просто очень волновались с бабушкой. Где ты был?

— Не твое дело. Отстань.

Сережа, не раздеваясь, лёг на кушетку.

— Зачем ты взял деньги? Тебе что-нибудь нужно? Или ты кому-то должен?

— Ничего я не брал.

— Если тебе что-то нужно, ты мог просто сказать мне об этом. Ты же знаешь, что…

— Что я знаю? Что у нас в доме наконец-то появились деньги? Если — да, то давай.

Наташа потеряла дар речи.

— Что с тобой?..

Сережа дернул плечом и отвернулся к стене.

— Хорошо, я дам тебе денег, только скажи зачем.

— Дашь, тогда и будем говорить.

Наташа не верила своим ушам: все происходящее казалось ей страшным сном, но инстинкт подсказывал ей, что она нащупала верный путь.

— Я обещаю, что дам тебе денег столько, сколько захочешь. Только расскажи мне все.

Сережа молчал.

— С кем ты подрался?

Наташа прикрыла его старым пледом и переглянулась с матерью, которая стояла в дверях.

— Скажи мне, с кем ты подрался? С кем-то из ребят твоего класса? Я их знаю?

— Нет. Дай денег.

— Я же сказала: дам, когда скажешь, что случилось. И даю тебе слово, что не буду тебя ругать. Сережа, пожалуйста!

— А где ты их возьмешь? У тебя больше ничего нет.

Наташа, которая уже начала терять надежду, почувствовала, что еще не все потеряно.

— Ты ошибаешься: пока ты был в школе, я встречалась с твоим отцом. Если скажешь, что с тобой случилось, я тебе дам. Обещаю.

Сережа повернулся и недоверчиво покосился на нее:

— Сколько?

— Сколько тебе нужно?

— Пятьсот рублей.

— Зачем так много?

— На дозу.

— Какую дозу? Где ты хочешь ее купить?

— Это мое дело.

— Нет, Сережа, ты обещал все рассказать. Иначе я не дам. И потом, скажи, куда ты дел деньги, которые были у меня в сумке?

Он опять не ответил. Наташа сидела рядом, затаив дыхание. Прошло несколько минут. Сережа лежал, скрючившись под пледом: ей показалось, что он дрожит.

— Тебе холодно?

И вдруг его прорвало:

— Мне не холодно, не холодно! У меня ломка! Понимаешь, что такое ломка? Это когда нужна доза, а ее нет. Потому что нет денег. Те, что я взял в твоей сумке, у меня отобрали.

— Кто? Кто отобрал?

— Тебе нужны фамилии? Я их не знаю.

— Мне не нужны фамилии. Скажи просто, кто они?

— Никто. Шпана.

— Кто тебе продает это? Отец знает об этом?

— Не знаю. А продает Сверчок.

— Кто это?

— Парень, с которым меня познакомил коллега Дмитрича.

— Какой коллега? Откуда ты его знаешь? И… как он выглядит? — Ее вдруг осенила страшная догадка.

— Никак. Кроме родимого пятна, у него на лице нет ничего особенного.

— Сережа, откуда ты его знаешь?

— Когда я зашел к Дмитричу попросить денег перед твоим отъездом в Париж, он сидел у него. Дмитрич сказал, что это его коллега. И познакомил нас.

— А потом этот «коллега» познакомил тебя со Сверчком?

— Да.

— Как это произошло?

— Когда я уходил, он пошел со мной. В лифте спросил: «Травкой балуешься?» Я сказал, что да.

— А ты… баловался травкой?

— Все балуются травкой. Вся школа.

— И что потом?

— Он спросил, не хочу ли я попробовать что-нибудь другое. Я сказал, что хочу, но у меня нет денег. Тогда он сказал, что, во-первых, деньги у меня есть, потому что Дмитрич только что дал мне триста долларов…

— Двести.

— Нет, он дал триста. Сто я взял себе.

— Зачем? Зачем, если ты только «баловался травкой»?

— Травка тоже стоит денег.

— А до этого? На какие деньги ты покупал ее до этого?

— Дмитрич давал.

— Он знал, на что он тебе дает?

— Знал.

— Когда это началось?

— После Нового года. Он пригласил меня к себе и спросил, курю ли я травку. Я сказал, что да. Тогда он спросил, хочу ли я покурить очень хорошую травку. Я согласился.

— И он дал тебе покурить? У себя дома?

— Ну да.

— Дал покурить травку, а сам? Что он делал сам? — У нее бешено стучало сердце.

— Тоже курил.

— А потом предложил денег?

— Сказал, что когда деньги будут нужны, он даст. Поэтому я и позвонил ему — тогда, перед твоим отъездом.