Проводник - Наталья Берзина Страница 21

Прокручивала в памяти свою недолгую жизнь, вспоминала родителей. Мама и отец с первого класса учились вместе. Росли, дружили, а потом незаметно к ним пришла любовь. После окончания института поженились. Жили дружно, души друг в друге не чаяли, пока не пришла беда. Отец старался поскорее выкарабкаться из болезни, но сил явно не хватало. Мама помогала ему, чем только могла, почти поставила на ноги, а вот теперь отец снова в больнице. Яна не могла простить себе того, что бросила родителей в такую трудную минуту. Но выбраться отсюда, из Зоны, самостоятельно не могла. Почему она так поступила с родными, сейчас, после того как ее бросил Вовчик, понять было сложно. Наверное, любила. Старалась о нем заботиться. Пыталась походить на маму. Вот только Вовчик оказался совсем не таким, как отец.

Добирались они сюда чем придется. На попутках, на пригородных электричках. Последние дни большей частью пешком. Прятались от патрулей, которые время от времени колесили по прилегающим к Зоне дорогам. Ночевали в заброшенных домах, на сеновалах. Денег у Яны было немного, еды купили совсем мало. На последние рубли в деревенском магазине набрали спичек, консервов, сигарет для Вовчика и бутылку водки по его требованию. Как ни пыталась Яна сэкономить, деньги кончились быстро. В Зону вошли без копейки. Вовчик утверждал: жить они будут в какой-нибудь деревне из тех, что разбросаны повсюду. Деревни действительно попадались, вот только в них никто не жил. В третьей или четвертой по счету деревушке, такой же брошенной и страшной, как остальные, остановились на ночлег. Яна устала так, что больше не могла сделать ни шага. В том доме, который они выбрали, окна были заколочены досками и даже сохранилась дверь.

Поругались они с Вовчиком из-за еды. Вовчик настаивал на том, что пора открыть и съесть банку тушенки, а Яна предлагала ограничиться хлебом и сыром, мол, все равно хранить их долго нельзя. Вообще-то ругаться они начали еще в дороге. Яна уговаривала Вовчика вернуться, а он едва сдерживался, чтобы не наброситься на нее с кулаками. Кричал, что никогда не пойдет под суд, а однажды даже ударил по щеке. От боли Янке показалось, что у нее лопнул глаз. А еще было невыносимо обидно. За всю жизнь отец, как бы крепко ни спорил с мамой, ни разу не поднял на нее руки. Конечно, родители иногда ссорились, но их ссоры были короткими и всегда заканчивались примирением. После мгновенной, как молния, стычки отец и мама обнимались и осыпали друг друга поцелуями. Янке такое поведение казалось нормой. Она даже представить себе не могла, что может быть по-другому. А Вовчик влепил ей пощечину и даже не извинился. Некоторое время она была в растерянности, но затем успокоила себя: нервы у друга были напряжены до предела, и не стоило сейчас лишний раз его тревожить. Там, в доме, скандал назрел с новой силой. Вовчик даже замахнулся на нее, но сдержался в последний момент и, бормоча проклятия, выскочил из дома. А дальше все произошло как во сне. Кто-то чужой, сильный, небритый, воняющий давно не мытым телом, навалился на нее, несколько раз ударил по лицу, начал рвать на ней одежду. От неожиданности Яна сначала даже не сопротивлялась, но, когда чужая грязная рука полезла ей в трусики, стала бороться изо всех сил. Она даже не заметила, как в комнате появился Тарас. Только почувствовала: стало чуть легче дышать и потные отвратительные руки перестали сжимать ее грудь и мять живот.

А затем они бежали. Сердце выскакивало из груди, она тревожилась за Вовчика, а старик, в тот момент вовсе не казавшийся ей стариком, все тянул и тянул за собой.

Теперь, ожидая Тараса, Яна думала о нем, как о самом близком человеке. Действительно, а как иначе можно было к нему относиться? Тарас спас ее от бесчестья и смерти. Приютил, заботился, как о родной внучке, а что до того, что не мог отправить Яну домой, к родителям, на то у него была вполне веская причина — полное отсутствие денег, как и у Яны. Здесь, в Зоне, деньги не существовали. Мера ценности в этих краях была совершенно иная. На самой высшей ступени по местной шкале стояли порох и патроны, затем, чуть ниже, соль, а уж на самой низшей ступеньке — хлеб, самогон, махорка. Бутылка самогона, кисет самосада или каравай хлеба среди поселян были разменной монетой. Но оставались лакомым куском для различных одичавших бродяг. Все это разъяснил Яне Тарас.

Местные жители редко контактировали между собой. Не было в этом особой нужды. Если кто-то хотел жить рядом с другими, селился в заброшенных деревнях, но много было таких людей, которые не желали видеть рядом с собой никого, кроме своих близких. Заселяли особняком стоящие дома, а то и строили сами, возводили едва ли не крепости на обширных лесных полянах. Земли под огород брали столько, что едва под силу обработать. Сами пахали, сами сеяли, своими силами защищались от разбойников. Рожали детей, воспитывали их так, как считали нужным. За двадцать лет в этих краях выросло целое поколение людей Зоны. Замкнутых, суровых, нелюдимых, зачастую не умеющих толком читать, зато виртуозно читающих следы и владеющих оружием. Трогать таких опасались даже закоренелые бандиты. Властям до них не было дела. Эти люди вроде не существовали. Сюда, в Зону, не проникали ни журналисты, ни врачи, никто из большого мира. В большом мире старательно делали вид, что Зона — всего лишь пустующая территория, на которой отсутствует жизнь как таковая. Потому и патрулировали так усердно периметр, не подпуская близко к Зоне любопытных. В то же время проникнуть в Зону было относительно легко, вот зато выбраться непросто. На всех железнодорожных станциях постоянно дежурили люди в штатском. Наметанным глазом обнаруживали тех, кто пытался бежать, дальше шла проверка документов — и человек попросту исчезал. Всякого, кто интересовался Зоной, также очень быстро обнаруживали и высылали, не делая различий между своими и иностранцами. Документов у Яны не было. Оттого и выбраться ей было намного сложнее, с одной стороны, и проще — с другой. Достаточно пробраться через полосу патрулирования. А дальше ногами протопать с полсотни километров и, добравшись до автотрассы, примитивно голосовать, пока не найдется добрый человек, который отвезет ее домой. Опасность подстерегала на каждом этапе предстоящего пути, но другого выхода не было.

Казимир взял карабин на изготовку. О близости зверя говорил пока только запах, самого чудовища не было видно. Ночной лес не спешил выдвинуть на освещенную призрачным лунным светом поляну свою главную фигуру. Обычные ночные шорохи, уже ставшие привычными, и больше ничего.

Незаметно начался рассвет. Небо, надежно скрытое густыми черными кронами сосен, посветлело. Пробуя голос, тренькнула первая птица. Высоко в небесной сини вспыхнуло алым одинокое облачко. Зарождался новый день, такой же, как и множество других дней. Тварь так и не появилась на поляне. Усталые глаза слезились. Ощущение было таким, словно в них швырнули пригоршню мелкого песка. Внезапный шорох за спиной заставил Казимира резко развернуться. В десяти шагах от него стояла Эльза.

— Это я, Локис, не стреляй! — негромким шепотом сказала она.

— Заранее предупреждать нужно, — отозвался он и опустил карабин.

— Тихо как! Словно и нет ничего, только мы, лес и небо! — зачарованным шепотом пропела Эльза.

— Да, ты права, романтичное утро, — миролюбиво согласился Казимир. — Ты что, совсем замерзла?