Письмо из дома - Кэролин Харт Страница 21

— Это не папа. — Голос ее дрожал. — Говорю вам, это не папа. Я бы знала. Это кто-то другой. — В ее глазах застыл страх.

— …ссоры, которую легко было предвидеть, когда женщина забывает брачные обеты. Как сказано в шестой главе Послания к Римлянам, стих двадцать третий: «Ибо возмездие за грех — смерть».

— Мама не была… Она не… — Барб закрыла лицо сумкой.

— Мы не скажем ничего более. — Его звучный голос наполнил гостиную. — Девочкам не следует знать о таком. А сейчас, — он прочистил горло и поморщился при звуке боя часов, — пора возвращаться в церковь. Я оставил помощника пастора с молодежью, но мне нужно вернуться к заключительным молитвам. Возможно, мисс Барб, — он говорил, будто награждал ее бесценным даром, — вам будет радостнее у ваших друзей сегодня вечером, но мы готовы принять вас. В любое время. — Он наклонил голову, сцепил руки. — Господи, дай нам силы идти вперед и смотреть в лицо силам зла, что осаждают нас. Напоминай нам неустанно, что только Твоя доброта и милосердие спасут жалких грешников от жизни в муках и вечного проклятья. Даруй нам мужество. Во имя Господа нашего Иисуса Христа молимся мы, аминь. — Он удовлетворенно кивнул и резво направился к двери, напыщенный и самодовольный, глухой к боли Барб. На секунду он помедлил в дверном проеме. Последние красноватые лучи вечернего солнца осветили его, заблестели на волосах, придав коже розовый поросячий оттенок. — Передайте мои наилучшие пожелания вашей бабушке, мисс Гретхен. Доброй ночи, юные леди.

Гретхен не посмотрела ему вслед. Вместо этого она сделала робкий шаг навстречу Барб, потом еще один.

Барб по-прежнему сидела, закрыв лицо сумкой. Сжатые пальцы согнулись, словно когти. Она не двигалась, пока машина священника не выехала на улицу. Тогда она резко швырнула сумку на пол. В глазах блестели яростные слезы. Лицо исказилось.

— Мама смеялась над ним. Говорила, что он глупец, тратит свою жизнь на то, чтобы страхом загнать всех на небеса. Все вещает, что нельзя пить, курить, танцевать, а женщины в шортах нарываются на неприятности и получают по заслугам. Он поучал маму, что не следует рисовать ей такие картины, потому что они наводят людей на дурные мысли. Мама говорила, что он хочет всех встречных женщин, только и всего. Люсиль, она работает с мамой, поет в церковном хоре, и однажды он подошел к ней до репетиции и прижался всем телом, и она почувствовала что-то твердое, как камень. Мама мне запретила оставаться с ним наедине в комнате: она слышала, что он ко многим приставал, но кто поверит, что священник на такое способен? А сейчас он ведет себя так, будто маму убили из-за того, что она танцевала в баре. — Она глубоко, судорожно вздохнула. — И еще того хуже. Он говорит, что мама была дурной женщиной. И я ничего не могу с этим поделать. — Она сжала кулаки.

Гретхен взяла ее тонкую руку, неподатливую, словно железный стержень.

— Можешь, Барб, можешь.

— Барб не пошла с преподобным Баярсом? — Бабушка держала чашку обеими руками и тревожно смотрела на Гретхен.

— Она никогда к нему не пойдет. — Гретхен теперь в этом не сомневалась. Барб никогда в жизни не пойдет в тот дом. — Она ушла переночевать к Амелии Брейди. Преподобный Баярс сказал… — Гретхен нахмурилась. — Он молился за миссис Татум так, будто она дурная женщина.

— Понятно. — Бабушкино лицо казалось постаревшим, измученным и бесконечно печальным. — Бедная Барб. Выслушать такое. И по правде говоря, он никогда не любил Фей. Он ругал ее картины, а она не обращала на него внимания и так и не вернулась в церковь. И в своем гневе он не думает о чувствах Барб. Конечно, в его дом она не пойдет. Мы скажем ей, что может оставаться у нас, сколько захочет.

— Барб говорит, что ее папа никогда бы не причинил вреда ее маме. Она верит, что он вернется домой. — Гретхен почувствовала, что ее слова прозвучали, как вопрос.

Бабушка допила чай, поставила чашку на блюдце. Она не смотрела на Гретхен.

— Бедный Клайд. Бедная Фей. — В ее словах слышалось неподдельное горе. Она обессиленно откинулась на спинку кресла.

— Давай я помогу тебе лечь, бабушка. — Гретхен подошла к шкафу, нашла ее розовую ночную рубашку. Она высохла на ветру и пахла свежестью. — Я тебя расчешу и принесу стакан теплого молока.

Бабушка тяжко и неподвижно полулежала в кресле, медленно дыша. Впервые она показалась Гретхен такой маленькой.

Губы бабушки тронула слабая улыбка.

— Ты у меня такая хорошая девочка. — Ее шепот прошелестел, словно уханье совы где-то вдалеке. — Пожалуйста, положи рубашку на кровать. Я еще немного отдохну. У тебя был такой длинный, тяжелый день. Столько ты сегодня пережила.

Гретхен на секунду сжала руки, но усилием воли заставила себя не думать о Фей Татум. Она подошла к кровати, расправила ночную рубашку, стараясь разгладить морщинки на тонкой ткани.

— Милая моя девочка, я бы тебя отпустила, если бы могла справиться без тебя. Гретхен… — Бабушка откинула с лица прядь волос. — Не вспоминай о том, как умерла Фей. Лучше помни, какой она была при жизни. Сейчас она на небесах, расплескивает краски на полотно, и краски у нее ярче, и полотно больше, чем на земле. Для нее больше нет ни горя, ни страха, ни несчастья. — Бабушка торжественно кивнула. — В Библии сказано: Господь осушит слезы из глаз их, и не будет больше ни смерти, ни горя, ни плача и не будет больше боли…

— Бабушка, — голос у Гретхен дрожал, — если бы Барб была сейчас здесь… Преподобный Баярс говорил о Боге, но совсем ей не помог. А ты бы помогла. — Гретхен подбежала к креслу, встала на колени, прижалась лицом к родному теплу и заплакала.

— Mein Schatz, mein Schatz…

Слезы принесли облегчение. Или это все бабушкина вера? Ее ласковый голос возвращал надежду, и отступали горе, зло и ужас. В сознании горели слова «и не будет больше боли…». Бабушка нежно гладила ее по волосам. В кухне зазвонил телефон.

Гретхен подняла голову.

Бабушка глотнула ртом воздух, вцепившись в подлокотники кресла.

Гретхен вытерла слезы, вскочила.

— Ничего страшного, бабушка, не бойся. Я отвечу. — Она помедлила в коридоре. Никакой ошибки: звонок напугал бабушку. Отчего?

В коридоре звонок звучал громче.

Гретхен скользнула в кухню, подняла трубку.

— Алло.

Голос оператора с трудом пробивался сквозь треск и шум.

— Звонок за ваш счет от Лоррейн Гилман. Будете оплачивать?

Гретхен чуть не подпрыгнула от радости.

— Да, да, конечно.

— Гретхен, солнышко, я только сейчас прочитала газету. Поздно вернулась со смены. Поверить не могу…

Гретхен сильнее прижала трубку к уху. Мама, как всегда, говорила быстро, и слова ударялись друг о друга, как кастаньеты.

— Мама, мама, ты не можешь приехать? Ты так давно не приезжала. С мая. — Гретхен вспомнила последний приезд матери, ее блестящие светлые волосы с новой французской завивкой. Гретхен пришла в восторг при виде целого пакета книг из книжного магазина Оливера в Талсе, и мамины голубые глаза засияли. На воскресную службу мама пошла в новом синем платье с рукавами три четверти и батистовым воротником, новых сине-белых туфлях-лодочках и с новой тканевой сумкой. Она смеялась и говорила, что истратила все карточки за год, но наряд того стоил. Первая новая вещь с начала войны. Гретхен все вспоминала и вспоминала те выходные, пока они не заблестели, словно камешки, отполированные временем. Они смеялись за обильным воскресным ужином — жареной курицей с пюре и зеленым горошком. На десерт был легкий, воздушный ананасовый торт с глазурью из желтого сахара. Почти как в старые времена.