Неоконченный пасьянс - Ольга Ракитина Страница 21

— За что выпьем, господа? — полюбопытствовал Иванов.

— Как всегда… за климат! — провозгласил Гаевский.

Коньяк был выпит, рюмки отставлены, все, сидевшие за столом, расслабленно откинулись на спинки кресел.

— Да, я замечал странную особенность нашего климата, — хитро посматривая на гостей, заговорил Шумилов. — Как только случается в городе какое — нибудь из ряда вон выходящее дело, так сразу мне начинают попадаться на пути сыскные агенты: и прогулки их мимо моего дома пролегают, и в гости неожиданно заходят, и натыкаются на меня чуть ли не на каждом углу. Я полагаю, сие напрямую связано с нашим отвратительным климатом.

— А я вот тоже замечал нечто похожее, — в тон ему парировал Агафон, — как ни придётся копнуть по какому — нибудь серьёзному делу, обязательно на Шумилова наткнешься. И как это у вас получается, Алексей Иванович?

— Что именно?

— Да я про убийство Александры Васильевны Мелешевич. Или Барклай, как она сама хотела, чтобы её величали.

— Первый раз слышу, — Шумилов выглядел озадаченным.

— Сегодня около полудня нашли в собственной квартире.

— Ничего об этом не знаю.

— В бумагах убитой оказался документик с вашей визиткой. Нам он показался любопытным.

— Это не документик, — поправил Шумилов, — это выражение моих дружеских чувств, скажем так.

— То есть к Александре Васильевне вы испытывали дружеские чувства? — уточнил Гаевский.

— Кто такая Александра Васильевна? — в свою очередь спросил Шумилов. — Я имел в виду вовсе не Александру Васильевну, ксати, совершенно незнакомую мне. Я говорил о Дмитрии Николаевиче Мелешевиче, который обратился ко мне с просьбой сделать заключение о коммерческой ценности его имения: земельных угодий, надворных построек и тому подобном, вплоть до инвентаря. Речь шла об усадьбе Мелешевича близ села Рождественское Новгородской губернии. Я не земельный оценщик, но представление о правилах оценки недвижимости имею, а кроме того, владею той нормативной базой, что регулирует оборот земель и недвижимости в России. Как я понял, интерес Дмитрия Мелешевича объяснялся возможной продажей поместья. Самая обычная просьба, я бы сказал, рядовая. Ничего из ряда вон. Если хотите, могу провести оценку вашей недвижимости или объяснить, как это сделать самому.

— Агафон, скажи пожалуйста, у тебя есть поместье? — спросил Гаевский своего напарника.

— Нету, — со вздохом ответил Иванов.

— Жаль. А то бы Алексей Иванович тебе его оценил.

Шумилов стал опять разливать коньяк по рюмкам. Гаевский, подмигнув Иванову, затянул на манер калядки:

— Выпил рюмку коньяку — стало лучше дураку…

— … а испивши пару рюмок поумнеет недоумок, — закончил со вздохом Иванов. — Так Вы, господин Шумилов, утверждаете, будто Дмиртий Мелешевич говорил об имении в Рождественском как о своём?

— Ну да, — подтвердил Шумилов. — Как я понял, он планировал его продавать и потому пожелал узнать оценочную стоимость.

— Хм… любопытно. Вообще — то имение принадлежало его матери, ныне убитой. И документ, написанный вашей рукой, и вашу визитку мы нашли именно в её квартире. Любопытно… Не прокомментируете?

— Я не газетный комментатор. Как сам Дмитрий Мелешевич объясняет сей любопытный факт?

— Да пока никак не объясняет. Мы думали, что это его мамаша документик у вас запросила, потому как именно она являлась законной владелицей поместья. А когда же он к вам за справочкой обратился? — уточнил Иванов.

— Дайте припомнить… — Шумилов на миг задумался, затем принялся листать перекидной календарь, стоявший перед ним на столе. — Да, точно, это было десятого апреля. Он приехал в «Общество», там мы с ним потолковали, я объяснил, какие мне понадобятся документы: кадастровая выписка, справка межевого комитета. Он привёз их на другой день. Но поговорить толком мы с ним тогда не успели, он очень спешил. Ещё раз Дмитрий Мелешевич навестил меня двадцатого апреля или… стоп, девятнадцатого апреля. Тогда — то я ему и произвёл расчёт ориентировочной стоимости.

Все трое подняли рюмки с коньком.

— Возможно, это вовсе ничего не значит, — поразмыслив немного, предположил Иванов. — Сама же мамаша и поручила сынку всё выяснить. Ведь такое происходит сплошь и рядом, я имею в виду, когда взрослый сын фактически управляет семейным имуществом, формальным владельцем которого является мать.

— Эх, Агафон, бывать — то бывает, да только это не наш случай. — возразил Гаевский. — Посмотри, Дмитрий Мелешевич не сказал, что действует по поручению матери, а сам назвался владельцем, ведь так, господин Шумилов?

— Честно признаюсь, у меня как — то не отложилось в памяти, чтобы этот нюанс выяснялся в хоже разговора. Но насколько я понял Дмитрия Николаевича, он сам распоряжался имением. И матушку свою не упоминал вовсе. А что же там, у его матери, ограбление произошло или что другое? — полюбопытствовал Шумилов.

— Пока не ясно. Читайте газеты, господин Шумилов, — с позабавившей Алексея Ивановича снисходительной интонацией в голосе ответил Агафон.

— Эвона как! Ну — ну… Придёт момент и я вам, господин сыскной агент, отвечу также: «Читайте газеты!»

Впрочем, Шумилов обижаться не стал; сыскных агентов он знал уже более десятка лет, так что можно было без преувеличения назвать их отношения свойскими. Колкость Агафона Иванова вовсе не была проявлением неуважения или недоброжелательности, а свидетельствовала лишь о том, что он не знал точного ответа на заданный вопрос. Для Шумилова это было совершенно очевидно.

— Ладно, господа, считайте, что я убедился в вашей беспомощности. — позволил себе отпустить колкость Алексей Иванович. — Давайте выпьем по третьем рюмашке коньяку и вы пойдёте в белую ночь, а я, наконец — то, лягу спать и отдохну от ваших скучных тайн.

Между тем, в квартиру убитой Александры Васильевны Мелешевич полицейские привезли отставного полковника Волкова. Товарищ прокурора окружного суда Эггле ждал его с нетерпением, поскольку Волков представлялся ему человеком, способным многое рассказать о жизни убитой. При всём том, полковник не казался даже косвенно причастным преступлению, поскольку он был первым, кто поднял тревогу вокруг факта отсутствия хозяйки. Очевидно, что тревога эта полностью разрушила планы преступника, заставив его покинуть квартиру днём, а затем попытаться проникнуть туда ночью.

На полковника, когда он появился в квартире Александры Васильевны, было тяжело смотреть. Ещё вчера это был бодрый, молодцеватый мужчина, подвижный и энергичный. Теперь же он выглядел потерянным, мрачным, постаревшим на два десятка лет. Глаза казались потухшими, вокруг опущенных уголков рта залегли скорбные складки, вмиг придавшие лицу страдальческое выражение. Сама походка полковника изменилась, сделавшись странно нерешительной, словно он был неуверен в своей способности сделать шаг.

— Присаживайтесь, господин полковник. — Эггле указал ему на стул подле себя. — Вчера мы имели с вами недолгий разговор, но обстоятельства сложились так, что нам пришлось ещё раз побеспокоить вас. Повод к тому трагичный, крайне неприятный, но он делает наше общение совершенно необходимым.