Бриллиантовый маятник - Ольга Ракитина Страница 21

— Про кассу не скажу — не видел, — самодовольно продолжал Егор, — а то, что в подворотню входил — точно. Я с ним там опять столкнулся. Мне нужно было в парадный подъезд зайти, хозяин с поручением послал в бельэтажную квартиру, а вход туда через Невский, значит, гляжу, а мне навстречу опять Миронович. «Мы с вами неразлучны, Иван Иваныч, куда Вы — туда и я, как иголка с ниткой!» Н — да, посмеялся, значит.

— А он что?

— Да только поморщился и что — то буркнул в ответ — я и не разобрал. Иной раз ласков и приветлив, а иной — черт чертом, честное слово.

— А куда он потом пошел, видели?

— А зачем мне? — ответил Тарасов вопросом на вопрос, — Я по своей надобности, он по своей. Да только к кому ему ещё и идти — то в нашем дворе, кроме своей кассы? Сами подумайте, г — н полицейский!

— А как после Миронович выходил из подворотни, видели?

— Не — а, больше он мне на глаза не попадался.

— А вы потом где были и чем занимались?

— Как поручение хозяйской справил, в домовую контору вернулся — я ведь там и живу. Вскорости и спать пошел.

— Показания Ваши представляют для следствия ценность, — заверил свидетеля Черняк, — Поэтому в ближайшие дни Вы будете вызваны на допрос к следователю, где сообщённое Вами будет официально зафиксировано. Не покидайте город. Если возникнет потребность уехать — обязательно поставьте в известность пристава Рейзина, надеюсь, где находится полицейская часть, Вам известно?

Агафон Иванов при всём желании не смог бы получить из полицейского архива именной формуляр Ивана Мироновича до тех самых пор пока последний не стал бы обвиняемым по уголовному делу. Лишь после официального выдвижения обвинения и ареста Мироновича следователь мог бы запросить выписку из формуляра. Разумеется, на исполнение подобного запроса ушло немало времени, да и полученный документ, скорее всего, оказался бы малоинформативен. Сакс желал получить такую информацию о Мироновиче, для которой в официальном документе места, скорее всего, не нашлось бы.

Что же можно было сделать?

Иванов знал, что Иван Иванович Миронович долгое время служил в Нарвской полицейской части. Агафон был в прекрасных отношениях с чиновником, также изрядно проработавшим там же причём примерно в то же самое время. Звали этого пожилого уже человека Виктор Афанасьевич Новицкий. Года два тому назад он вышел в отставку в весьма невысоком для его лет чине титулярного советника (9–й класс по «Табели о рангах») и неожиданно сделался домовладельцем. Официально считалось, будто Виктор Афанасьевич получил недвижимость в наследство после скончавшегося дядюшки, но Агафон Иванов подозревал, что на самом деле в этом приобретении немалую роль сыграла заначка, отложенная за годы полицейской службы.

Свои розыски относительно прошлого Мироновича сыскной агент решил начать именно с разговора с Новицким. Доходный дом последнего в Столярном переулке — довольно большой, в 3 этажа, недавно отремонтированный — по всей видимости, приносил своему хозяину неплохую прибыль. Квартира Виктора Афанасьевича оказалась просторной, светлой, с алебастровой лепниной на потолке, внушительным камином и окном — фонариком в гостиной. Вероятно, это была лучшая квартира в доме. «Не жмот», — отметил про себя Иванов, дожидаясь, пока лакей позовёт хозяина, — «Иные домовладельцы все приличные квартиры сдают, а сами жмутся в тесных и холодных чуланах, и все ради лишней копейки. А этот — эвон как обустроился!».

Хотя Новицкий был на тридцать с лишком лет старше Иванова, встретились они словно старые друзья и даже обнялись. Виктор Афанасьевич с момента их последней встречи четыре года назад заметно располнел, сделался совсем лыс и как — то сдал, хотя, кого из нас годы красят? Он засуетился, извлёк из горки полуштоф перцовой водки, не поленился лично сходить на кухню, откуда вернулся с большим блюдом нарезанной копчёной рыбы: «Вот, Агафон, сёмгочка, вот — стерлядка со слезой….»

— Большим барином зажили, Виктор Афанасьевич. Всей душою за Вас рад… — заметил Иванов после первой рюмки.

— Вот что мне в тебе искренне нравится, Агафон, так это твоя учтивость. Я ведь сам провинциал и по большому счёту нигде не учился. И столичную нахрапистость на дух не переношу. А в тебе есть вот это чувство… как бы это сказать… ты видишь в человеке человека. Это большой дар для полицейского. И большая редкость. Ты мне сына напоминаешь, — в глазах Новицкого блеснули слёзы и он умолк.

— Да, Виктор Афанасьевич, я знаю, — отозвался сыскной агент и наполнил рюмки, — Давайте вторую за него.

Сын Новицкого погиб во время Балканской войны на Шипкинском перевале. И отец, видимо, до сих пор не мог перебороть боль утраты. Но тост Иванова он переиначил:

— Давай, Агафон, за всех русских героев! Их на каждой войне многие тысячи головы свои кладут, всех поимённо и не перечислить…

Выпили по второй рюмке, на этот раз не чокаясь. Помолчали.

— Я ведь к Вам по делу, Виктор Афанасьевич.

— Да я понял, — усмехнулся Новицкий, — Давай уж, выкладывай!

— Миронович… — кратко уронил Иванов.

— Значит, думаешь, всё — таки Миронович? — спросил Новицкий и задумался, — Читал я про убийство девочки в сегодняшней «Северной пчеле». Неужели так всё на нём и сходится?

— Сходится, Виктор Афанасьевич. Прям мозаика какая — то получается: всё одно к одному ложится, один кусочек дополняет другой.

— Ну — ну, — Новицкий помолчал, раздумывая, как лучше начать, — Я служил вместе с ним в Нарвской части три с половиной года. У него был поднадзорный участок, а у меня свой. Но мы все равно довольно часто сталкивались, ведь, почитай, соседями были. Знаешь, в России есть два типа полицейских: одни — это те, кто делают карьеру и готовы ради чина идти по головам людей, другие же — никогда не хотят расти и предпочитают оставаться на своём месте. Вот ты, Агафон, к какому типу относишься?

— Никогда об этом не думал. Полагаю, к первому. Только по головам людей, уверен, я ради чина не пойду.

— Я тоже думаю, что ты относишься к полицейскому первого типа. А насчёт того, пойдёшь ли ты по головам или нет, я так скажу: тебе сейчас это знать не дано, ты об этом узнаешь позже, когда большое искушение появится. А без искушения говорить об этом — пустое дело.

— А вот Вы, Виктор Афанасьевич, к какому роду полицейских себя относите?

— Ко второму, Агафон, ко второму. Как и Мироновича. Мы на «земле» работали, нас «земля» кормила. И вверх расти мы не хотели. Нам внизу было лучше, вкуснее.

— У вас с ним были хорошие отношения?

— Не совсем чтобы дружеские, но и нельзя сказать, чтоб плохие. Он умел держать дистанцию, в друзья не набивался, но всегда был рад помочь, если от него зависело оказать услугу сослуживцу.

— Что Вы имеете ввиду?

— Да был один случай… Сейчас уже дело прошлое, рассказать можно. А тогда я, знаешь ли, так разволновался — хоть в петлю. У меня однажды казус пренеприятный случился — куда — то запропастился один важный вещдок, портфельчик свиной кожи — его только пару часов назад воришка попытался тиснуть в трактире, хозяин заметил, схватил его, а воришка, значит, хозина ножом пырнул. То есть дело уже выходило вроде как не воровское, а разбойное, а такие дела, сам знаешь, всегда на особом счету… Урядник бандита с этим портфельчиком и сцапал — с поличным, получается. Всё вроде бы просто. Оформили задержание, изъятие вещей, дело возбудили, оно, как ты понимаешь, в городскую сводку попало, одним словом — всё, часики закрутились, пути назад нет. И вот надо оформлять передачу портфеля как вещдока, а я не могу его найти — обыскался весь. Может кто в кабинет мой заходил из посторонних, может кто — то из своих умыкнул… народ — то разный слоняется… но только нет чемоданчика. Без него — то и «дела», почитай, нет, а «дело» уже не остановить! Думаю — ну, всё, с позором выгонят, без выходного пособия! А тут рядом Иван Иваныч оказался — как Бог мне его послал. Спрашивает — что да как? Я ему всё, как на духу выложил. Он говорит: «Погоди печалиться, потяни время до вечера, не оформляй передачу». Я набрался наглости, сбежал из части сославшись на то, что должен в секрете сидеть, в засаде, то бишь. А на следующее утро Миронович приносит мне точно такой же портфельчик. Только другой, новый. Я — к нему: как, откуда?! А он, оказывается, поднял на ноги всех торговцев на своём участке, всех старьевщиков, лавочников, всех скупщиков краденого и они снесли ему на показ всё, что было похожего. Он и выбрал. Вот так — то! Очень мне тот случай в память врезался.