День лжецаря - Брэд Гигли Страница 21

Из дверей появился толстый крепыш, лоснящийся в солнечном свете и избалованный, как храмовый кот, и ступил в паланкин. Судя по богатству его одеяния и отблеску настоящего золота в искусно заплетенном в косичку парике, человек этот мог быть только самим Менефом. Вместе с жезлом в форме сокола, который посол крепко сжимал в руках, он был высоко поднят на плечи носильщиков в ливреях.

Симеркет насмешливо покачал головой: Менефа несло не менее четырех десятков обслуги. Он едва не рассмеялся — столько не было даже у великого Рамсеса III! Тщеславие Менефа поистине невероятно! Внезапно Симеркет пожалел, что не принес свою собственную эмблему, которой наградил его фараон: такое украшение могло бы произвести на Менефа изрядное впечатление.

Носилки двинулись вперед. И в этот момент в воротах показался худой жилистый мужчина. При виде толпы его губы растянулись в широкую ухмылку, взгляд его узких глаз был жестким и злым. Тихим голосом он приказал страже разогнать толпу плетками, дабы расчистить дорогу носилкам. Стражники принялись выполнять приказание, опуская плетки из кожи гиппопотама на лица, плечи, головы собравшихся. Раздались крики, но упрямая толпа не расходилась. Симеркет почувствовал, как плетка просвистела возле самой его щеки, едва не задев; он ощутил короткое дуновение воздуха. В нем закипел гнев.

Глашатай тем временем выкрикивал приказания.

— Лицом вниз! — кричал он. — Пасть ниц перед Любимым другом фараона!

Симеркет удивленно моргнул. «Любимый друг» — титул, который обычно дают только кровным родственникам фараона!

Невзирая на этикет, толпа продолжала игнорировать глашатая, плетки не помогли. Тогда поступило приказание задействовать копья. По всей видимости, лишь это своевременное решение помешало толпе наброситься на посла.

Когда носилки с Менефом проносили мимо Симеркета, он выкрикнул:

— Где слуги Найя и Рэми?

Менеф живо обернулся в сторону Симеркета. Его маленькие глазки посмотрели вниз во внезапной тревоге. Он приказал носильщикам остановиться.

— Кто ты? Что тебе нужно? — почти взвизгнул он тонким, рассерженным голосом.

— Фараон хочет, чтобы ты отослал их обратно, Менеф! Он ожидает твоего повиновения.

— Кто ты такой? Я не слежу за слугами! Возвращайся позднее или завтра, если это так важно, и жди в очереди, как все остальные. — И Менеф, отвернувшись, надменно устремил взгляд вперед и жестом приказал продолжать путь.

Симеркет пошел бы рядом с носилками, докучая послу, если бы главный носильщик внезапно не появился перед ним, ухмыляясь своей ужасной ухмылкой. Симеркет заметил в уголке его глаза крошечную татуировку — миниатюрную змейку, похожую на мутную слезу.

Симеркет хотел было проскользнуть мимо, но Змей стоял как скала. Он грубо оттолкнул Симеркета, и тот чуть не упал в пыль. Змей все еще ухмылялся, всем своим видом вынуждая дерзкого просителя предпринять еще одну попытку приблизиться к Менефу.

Но к этому времени посла, сопровождаемого толпой отчаявшихся, уже пронесли. Змею ничего не осталось, кроме как повернуться и броситься догонять хозяина.

На опустевшей площади остались лишь Симеркет и Кем-весет. Симеркет наклонился, чтобы помочь несчастному подняться на ноги, но старик прикрылся рукой, словно ожидая, что сейчас получит затрещину.

— Не бойся, — успокоил его Симеркет, тихо, как ребенка, — я только хотел помочь тебе встать. Давай опирайся. Ты готов идти?

Старик слегка кивнул, не в состоянии говорить. Симеркет подтолкнул его вперед. Кем-весет, слегка покачиваясь, встал. Придерживая за худое плечо, Симеркет повел его обратно.

Он старался придумать какие-нибудь слова утешения, но в голову ничего не приходило. Они почти дошли до границы египетского квартала, когда резная боль от шрама на лбу стала причиной внезапного вдохновения Симеркета.

— Кем-весет, — спросил он, потирая бровь, — не посмотришь ли ты мою старую рану?

Врач не ответил, даже вида не подал, что слышал. А продолжил брести по улице, низко опустив голову, словно она была слишком тяжелой для его шеи.

— У меня на лбу старая рана, — повторил Симеркет, быстро встав перед стариком и заставив его остановиться. Он приблизил к нему свое лицо, так что Кем-весет волей-неволей уперся взглядом в отметину. — Она иногда так жжет! А в голове будто стучит храмовый барабан. Ничего не помогает, кроме сна. Ты не мог бы помочь?

Старик продолжал молчать, и Симеркет не на шутку встревожился, не повредило ли ему ударом мозги. Но дрожащий голос Кем-весета наконец донесся до него из длинных теней, отбрасываемых садящимся за канал послеполуденным солнцем.

— Ты хочешь посоветоваться со мной?

— А разве не ты самый лучший врач в Вавилоне? Кем-весет еще помолчал. Затем приблизил лицо к лицу Симеркета и взглянул на шрам особым — профессиональным взглядом. Плечи его распрямились, и он произнес ритуальные слова.

— Я вылечу тебя, — сказал он. — Приходи, когда снова почувствуешь боль!

Зиккурат Этеменанки пламенел в опаляющем красном свете заходящего солнца. Он словно манил к себе. Видя перед собой его четкие очертания, Симеркет шел по извивающимся вавилонским улочкам и совсем скоро оказался на другом берегу Евфрата, там, где возвышался зиккурат. Кем-весет говорил, что Площадь больных где-то поблизости. Симеркет торопился достичь ее до начала комендантского часа.

Он стремился туда не просто как путешествующий зевака, жаждущий увидеть что-то новое и экзотическое. У него была иная причина, для того чтобы быть там. Если Рэми действительно ранен, возможно, он сейчас среди больных и увечных. В худшем случае — не исключено, что кто-то из страждущих может знать что-нибудь о судьбе египетского подростка.

Прежде чем Симеркет дошел до площади, он почувствовал ее запах — специфический сладковатый запах разложения человеческой плоти, смешанный с запахом экскрементов, сопровождающий болезнь и смерть. Этот запах в конце концов вывел его на площадь.

Она была огромной — даже по египетским меркам. Тысячи больных и раненых лежали здесь бок о бок под открытым небом — масса копошащейся еще живой плоти заполняла площадь от края до края. Кто-то лежал на голой земле, кто-то, из тех, что знатнее и богаче — полулежал в резных деревянных кроватях. Стоны и вздохи сливались в единый тягучий вопль отчаяния, когда семьи собирались, дабы оплакать своих умерших.

Не поднимая головы, Симеркет принялся исподволь оглядывать площадь, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. При внезапном появлении священника в странной одежде цвета меди, кроем напоминавшей очертания огромной рыбы, он вздрогнул, смутно припоминая, что вавилоняне молились какому-то водяному богу, который сражался с демонами, навлекавшими на них болезни.

Симеркет заметил здесь и недавних «пчеловодов» — бальзамировщиков. Они выискивали мертвых в груде больных, укладывали их на носилки и уносили под дальний навес, где уже наготове стояли чаны, наполненные медом. Кто-то разносил кувшины с водой, бинты и мази.