В чертополохе - Иван Дорба Страница 21

Оторвавшись от окна, он подошел к столу и вновь выпил коньяку.

— «Жизнь наша пир: с приветной лаской Фортуна отворяет зал, Амур распоряжает пляской, приходит смерть, и кончен бал!» [14]— обратился он своим любимым изречением к Ирен.

— Какой ужас! Нас ждет то же самое! Я не хочу больше так жить. Я уйду отсюда! Я вас всех ненавижу! Ненавижу! Зачем ты меня так мучаешь, Людвиг? — сказала она уже мягче и даже просительно.

— Кураж, ма пети! Кураж! И никуда вы не уйдете. Мы с вами на дежурстве. Нервы у нас взвинчены до предела. Бомбежки, напряженная работа в нашей радиорубке, ночные визиты и плюс такие представления-самосуды. Потерпите, через неделю, максимум две немцы войдут в Белград, и мы становимся хозяевами положения. Игра стоит свеч. Выпейте-ка глоток. — И он налил ей полстакана.

— Мне надоели чванливые тупицы вроде Ганса Гельма.

— Эти тупицы командуют Европой, мейн либхен, и могут заявить: «Довольно, стыдно нам перед гордою полячкой унижаться!»

Ирен уловила в его голосе скрытую угрозу.

— Вы вольны меня бросить, даже убить, но счастья это вам не принесет. — И она насмешливо и зло посмотрела ему в глаза.

Берендс вспомнил, как отмечал вместе с комиссаром гестапо при немецком посольстве Гансом Гельмом годовщину «Кристаллнахт». С целью спровоцировать этого сына мюнхенского извозчика и друга группенфюрера Мюллера завел разговор на щекотливую тему, опьяневший гестаповец «клюнул» и, оставшись наедине с Ирен, размякнув, бахвалился, будто вместе с Адольфом Гитлером шлялся по бардакам и публичные девки называли будущего фюрера «Писсуаром».

Эта магнитофонная запись позволяла держать комиссара гестапо на «крючке». Хранилась она в тайнике. Оставалось лишь вырезать ту часть ленты, где, провоцируя Гельма на откровенность, пришлось рассказать скабрезный анекдот о толстом, глупом Геринге, да еще надо было выбросить конец записи, когда в ответ на истерику Ирен вспылил сам и послал ко всем чертям ее, как дуру и бездарную помощницу, болвана Гельма, идиотов в гестапо во главе с Гиммлером и даже маньяка Гитлера…

«Жаль, не успел почистить пленку, не успел: руки не дошли… И теперь пленка точно дамоклов меч… в руках Хованского. Неужели придется "переквалифицироваться" на Америку? Доллары, конечно, посолиднее марок, но Канарис?… Чувствую, что все должно решиться на днях, не сегодня завтра. Всем нутром чувствую». — И Берендс снова направился к буфету, чтобы прикончить бутылку коньяка.

Наступил вечер, хмурый, зловещий. Белград погрузился во тьму. Часов в десять зазвонил телефон, и незнакомый голос спросил по-сербски:

— То йе стан Берендса? — И на утвердительный ответ повесили трубку.

Так повторялось несколько раз. Нервы супругов напряглись до предела. Хотелось даже удрать из дома, однако надо было дежурить.

Ровно в полночь Ирен отправилась в радиорубку, чтобы принять и передать шифровки.

В этот миг у входной двери раздался звонок. Он прозвучал резко и повелительно, как пулеметная очередь.

«Чужие!» — одновременно подумали супруги.

— Ирен, ступай вниз, в радиорубку.

Берендс, тихо ступая, спустился по мраморной лестнице в вестибюль и, одновременно вытаскивая из заднего кармана крупнокалиберный кольт, заглянул в дверной глазок. Капитан считал кольт самым надежным и безотказным оружием, называл его Колей, Николаем или Николаем Николаевичем. «Мой Николай Николаевич делает дырки величиной с пятак!»

У двери маячила темная фигура, потом раздался негромкий голос:

— Людвиг Оскарович, вы слышите меня, это я, Хованский, дело не терпит отлагательств.

Берендс нерешительно отодвинул засов и повернул собачку английского замка. После выемки он «укрепил дверь» специальным сейфовым замком с секретом. «Хованский, конечно, не один. Пришло время расплаты. Будет вербовать, понимает: немцы скоро займут Белград, и ему понадобится защита. Что ж, поторгуемся», — и отворил дверь.

— Добрый вечер! Уберите пистолет, — сказал Алексей спокойно и даже чуть насмешливо. — Я тут не один.

Берендс посторонился.

— Чем обязан? В такую пору! Мы уже легли. Сейчас комендантский час. Город на военном положении. Я не хочу из-за вас попасть под трибунал, — хмуро проговорил Людвиг Оскарович и подумал: «Начинается!».

— А я хочу спасти вас от худшего: от самосуда.

— Что случилось? — Перед глазами Берендса отчетливо мелькнуло искаженное лицо «шпиона» с широко разинутым ртом, окровавленными волосами.

— Прочтите на стене вашего дома надпись. Утром соберется толпа, люди обозлены, и вам несдобровать. Идите, да захватите хоть половичок, чтобы стереть со стены буквы.

Берендс вышел на крыльцо, сбежал по ступенькам на тротуар. Справа от входа на белой стене в густом мраке можно было все-таки разобрать слова: «Смерть немачкому шпiуну — iупитеровцу!» — Буквы были выписаны масляной краской.

— Доннер веттер! Как убрать эту проклятую надпись? — простонал Берендс и тут же подумал: «Уж не Хованского ли это рук дело? Психологическая атака! Не пожертвовать ли Ирен? Эта полька начинает вилять».

Услыхав за собой шаги, Берендс оглянулся. К нему через улицу направлялись два человека.

— Мы свои, господин капитан, пришли с Алексеем Алексеевичем, велел вам помочь! Постойте…

Лицо одного из подошедших было знакомо. Приглядевшись ко второму, сухопарому мужчине, Берендс с удивлением и оторопью понял, что тот натянул себе на голову женский чулок. Примерно месяц назад в Белграде было много разговоров о банде «Черный чулок», ограбившей несколько богатых домов, так и оставшейся нераскрытой.

— Что за камуфляж? — спросил он незнакомца.

Тот ничего не ответил.

— На всякий пожарный, Людвиг Оскарович, мы, как и вы, носим маски! — ответил вместо него Черемисов и, подойдя к степе, деловито заметил: — Тащите бензин либо растительное масло и захватите побольше тряпок, сейчас смоем со стены краску. Что означает слово «юптеровац»?

— Не знаю, господин Черемисов, не знаю, — вздохнул Берендс.

— Кому знать, как не вам? Может, все-таки скажете, — усмехнулся Георгий.

«Неужто им известно о "Юпитере"? Ведь они могут при некоторой оперативности разгромить всю организацию. Обезглавить, во всяком случае, если, конечно, не сыграет немцам на руку продажность высоких чиновником и дезинформация великого мастера Канариса. До сих пор так было».

— Не знаю! — сердито выдавил Берендс.

— Ну и ладно, Юпитер, не надо сердиться, нагрянет патруль, и жандармам будете доказывать, кто прав. Пошли! — И вошел вслед за высоким в дом.

Берендс удивился, что Черемисов уверенно направился по лестнице вниз в полуподвальное помещение, И ему, хочешь не хочешь, пришлось последовать за этими двумя. Скованный страхом, он почти машинально взял в руки ведро, бутылку с бензином, тряпки, вышел на улицу и с полным безразличием смотрел, как молодые люди ловко смывают краску со стены.