Бабочка на огонь - Елена Аверьянова Страница 20

Так она приняла судьбоносное решение и, ни с того ни с сего, вдруг и резко ощутила зверское чувство голода. Чуть не подавившись огромными кусками помидоров и огурцов из наскоро наструганного, словно топором, салата, Злата Артемовна отрыгнула и попробовала объяснить себе, только себе, всегда себе, сей феномен. Вероятно, принятие судьбоносного решения потребовало у нее колоссальных энергетических затрат, которые, естественно, пожелали восполнения своего потенциала. Верно и другое. Из фильмов отца Злата знала: великое всегда соседствует с малым, на фоне последнего первое выглядит еще значительнее, еще грандиознее, еще великолепнее. Вот почему ей так примитивно захотелось кушать: осуществление решения, которое она только что приняла, было нестандартным для обыкновенного человека. Даже самой ей стало интересно — а как это жизнь распорядится? Поможет Злате или, отвергнув ее сценарий, напишет свой — по нему и сыграют люди роли? Правда, за подбор актеров режиссер Басманова отвечает головой.

Она посмотрелась в зеркало. Зеркало сказало, что Злата красива. Зеркало знало, что у нее высокий лоб, прямой нос, правильный овал лица, большой, как это сейчас модно, рот. Современными канонами красоты приветствуется и высокий рост, и стать, объясняемая прямой спиной, развернутыми плечами, ровной шеей, и больное место многих женщин, но не ее — ноги. Похудеть она никогда не хотела, потому что на всю физическую красоту, которая заключалась в ней, на все свое видимое совершенство глубоко плевала. Не женщина она по сути своей. По природе — да, иногда бывает. Но и в постели Злата Басманова не забывает: она — командир, лидер, легче сказать — режиссер.

«Все-таки интересное это дело — гены, — думала Злата, разрывая зубами плохо прожаренное в микроволновой печи мясо. — Не знаешь, когда дадут о себе знать по-настоящему».

К чему или к кому относилось высказывание творческого человека, поедающего мясо с кровью, Злата и сама теперь не знала. Кажется, она даже запуталась, потому что, как спать, то есть ближе к ночи, так косяком наступают на нее мысли о смерти. Причем видится и думается не только о знакомых покойных людях, но и о будущих мертвяках — тех, которые и сами еще не знают о своей близкой кончине. А ей, Злате, отчего-то это уже известно.

С ней и раньше, в пору юности, когда взгляд на мир не замылен, а остр, случалось такое. Идет она, например, по улице, смотрит на незнакомого или мало знакомого человека и задрожавшим нутром понимает — недолго музыке играть, то есть жить тому осталось. Через неделю, глядь, хвать, слышь, и подтверждается ее догадка — хоронят случайно встретившегося ей бедолагу, а всего лишь Златино предположение переходит в разряд предвидения. Ну, как не увериться в собственной исключительности? Как не попробовать смоделировать жизнь по-своему? Тем более и причина, по которой следует это сделать немедленно, есть — исключительная, архиважная для Златы.

«Игра стоит свеч, — думает Злата, когда берется за вишневый тортик. — Всех свеч, которые когда-нибудь зажгут в честь Златы Басмановой зрители. Так же, как они делали это на огромных стадионах Америки, Англии, Германии для рок-идола Фредди Меркьюри».

Не осилив весь вишневый тортик, Злата снисходительно улыбнулась — по отношению к себе, конечно. Что ж, и она бывает банальной, и ей, по инерции мышления, вспомнилась песня, прославившая «Куин». Кстати, под каждым словом припева Злате было не жалко и свою подпись поставить. Особенно сейчас, в предвидении будущего.

Кассандра Юльевна смотрела на модно одетую молодую женщину с любопытством. Для нее теперь, в силу возраста, все люди моложе шестидесяти были молодыми. Что-то ей все же подсказывало, что эта стильная дамочка на самом деле старше своего внешнего вида, но, сколько Кассандра Юльевна ни вглядывалась в пришелицу с улицы, понять, почему она так подумала, никак не могла. Одежду гостьи из системы доказательств, подтверждающих догадку Кассандры Юльевны, можно было сразу исключить. Голубой костюм с нежно-салатовым, воздушным платочком на шее, казалось, только что нарисовался в воображении модельера с именем, сшился в очень ограниченном количестве, в поток ширпотреба никогда не запустится, один из двух или трех чудесных летних экземплярчиков из льна, случайно или закономерно, оказался на гостье Кассандры Юльевны.

Маникюр, педикюр, макияж, стрижка — все, о чем старая, нищая провинциальная актриса на пенсии могла лишь мечтать, даже не мечтать, а только догадываться, что все это существует и на чье-то благо, на поддержание чьей-то красоты работает постоянно, все это в гостье, естественно, присутствовало и тоже ничего плохого не могло сказать о настоящем возрасте Мирры Совьен.

— Зовите меня просто Мирра, — сказала неизвестная в голубом простуженной от вечных сквозняков Кассандре Юльевне и обнажила великолепную, вот уж точно не свою, челюсть.

Все зубы у новой знакомой были на месте. Кассандре Юльевне стало завидно. Она захотела захлопнуть входную дверь, но, услышав, зачем к ней пришла дама Мирра, несколько повеселела. За подробный рассказ о сестре, она не упустит возможности, сорвет куш — неплохую добавку к пенсии, раскулачит красавицу без возраста.

— Наше семейство, папа, рано умершая мама, я и Сабина истово и честно служило театру. Я выступала под псевдонимом Радлова, отец, — Кассандра Юльевна лихо закатила глаза, — о-о-о, какой это был артист, — с придыханием, которое ей отец и ставил, когда она была еще начинающей актрисой, простонала беззубая старушенция. — Какой герой-любовник! Весь город плакал и стоя аплодировал, когда он умирал в заключительной сцене драмы «Кровь и слезы». Не слыхали о такой пьесе? Написанной, между прочим, нашим, местным, очень талантливым автором. Как же была его фамилия? — Кассандра Юльевна повернулась к мадам журналистке профилем, который в молодости называли точеным, выдержала паузу, как учил ее папа, и томно вздохнула: — Не помню.

Желая насладиться произведенным ею эффектом, бывшая статистка посмотрела на гостью и вернулась из рая грез и воспоминаний на землю: у дамы лицо искривилось. Кассандра Юльевна растерялась и потеряла нить разговора. Мирра, продолжая кривиться, то ли смеясь, то ли ужасаясь, сухо сказала:

— Все это, конечно, очень интересно, но я заплачу вам только за сведения о Сабине Огневой. Даже не за рассказ о ней, пестрый от вашего личного отношения к сестре, а исключительно за факты ее биографии. Это вы в состоянии сделать? Если нет, я поищу других людей, хорошо знавших актрису и человека Огневу.

Жирная рыба хотела выскользнуть из сетей, и голодная Кассандра Юльевна заплакала. Опять она делает то, за что ругал ее отец, — переигрывает.

— Ду-у-ра, — страдальчески восклицал папа, наблюдая младшую дочь в роли. — Где ты видела, чтобы человек так смеялся? Так говорил? Зачем ты все время машешь руками? Душой работать надо. Пошла вон со сцены. Сопочка, — голос отца менялся, становился уважительным, — покажи ей, как правильно страдать.

Об этом Кассандра Юльевна не расскажет — ей, несмотря на возраст, перед гостьей стыдно. И обидно, да-да, обидно, что лучшие куски жизни достались Сабине.

«Все Сопочке», — опять забрюзжало в душе неудавшейся актрисы, ничьей жены, матери тоже никакой — Кассандры Юльевны.