Чисто конкретное убийство - Иоанна Хмелевская Страница 20

— К тому же тот единственный, насколько я знаю, совершенствовал разные инструменты в несколько более прозаических целях, — с укоризной уточнила Иоанна.

— Так тот или не тот?! — прохрипел страшным голосом Возняк. — Вы же кого-то имели в виду! Этого или не этого?!

— Если говорить о маниакальной заточке всего, что под руку попало, то я о нем, — великодушно согласилась Росчишевская.

— Творца лопаты, — последовала ее примеру Иоанна. — Это он сумел бы. Что не означает, что он должен был кому-то отрубить голову и при этом не обязательно лопатой.

— А почему вообще вы о нем упоминаете в прошедшем времени? Он что, уже умер?

Тетки снова принялись отвечать хором.

— Я ничего такого не знаю, я много лет его не видела…

— Для меня умер. Был человек — и нет человека…

— …но он был в отличной форме, поэтому наверняка жив…

— …это для меня прошлое, к которому нет возврата, поэтому с тем же успехом он мог бы покоиться в могиле…

Возняк насильственно прервал дуэт:

— В могиле, не в могиле, но ведь имя и фамилия у него есть?! Как его звали! Имя, фамилия, адрес!

— Бартош Бартош, — ледяным тоном ответила та, что постарше, Иоанна.

Та, что помоложе, резко повернулась к ней.

— Что-о-о?! — спросила она в полном остолбенении, на сей раз хором с Возняком, и добавила — Откуда ты это взяла?!

— Не я, а он. Даже не он, а его родители. Богом клянусь, я сама видела документы: Иеремия и Ванда Бартош назвали ребеночка Бартошем. Он мне показал сам, потому что я отказывалась верить. Может, документы фальшивые…

Росчишевская опомнилась.

— «Ой, Бартош Бартош, не теряй надежды!» [4]. Наверняка фальшивые. Потому что он мне тоже сказал, что его зовут Бартош, но я своими глазами видела на квитанции за прокат лодки: «Бернард Марчик». Он мне эту квитанцию не показывал, а просто уронил, и я успела прочитать, но до этого он мне представлялся как Бартош. Слушай, может, это все-таки два разных человека?

— Ага, и один покоится в морге или где там еще, а второй отрубил ему голову? И оба маниакально точили все, что плохо лежит? Фигушки, это один и тот же человек, я его уже тогда знала, и… Ну ладно, признаюсь. Я сейчас сообразила, что я один раз видела тебя с ним, но только тогда не поняла, что это ты, потому что ты тогда выглядела, как ощипанная выхухоль. Но теперь мне кажется, что это была ты.

— Все правильно, тогда я выглядела как ощипанная выхухоль. А почему я тебя тогда не увидела?

— Потому что я сидела в машине.

Раздвоение гипотетического убийцы заставило Возняка опомниться. Разделить этих баб, с каждой поговорить особо… нет, чепуха! Он вдруг понял, что его посетила редчайшая удача: обе женщины явно знали разные вещи и в его присутствии обменивались информацией куда более ценной, чем могли бы выдавать ему официально на допросе. Они что, первый раз разговаривали о знакомом мужике? Да ладно, пусть только говорят как можно больше, слушать их и слушать, только не дать заморочить себе голову и держать руку на пульсе событий!

— Наверное, именно тогда я от него и слиняла, — оживленно говорила Росчишевская. — Он меня занудил до смерти. Упрямо настаивал на том, что я удрала из дому… ну да, тут он не ошибся, но он почему-то непременно хотел вытащить меня из алкогольно-наркотической трясины. А еще из когтей разврата. Я же тебе когда-то говорила, что он как раз боролся с падением нравов молодежи и мечтал вытащить меня из придорожной канавы!

— Ну да, были у него такие наклонности, — подтвердила Иоанна. — Ты мне не столько рассказывала, чтобы я увязала одно с другим, но теперь все сходится, он вел себя, как надутый злобный индюк, намекал на тебя: дескать, ему не удалось вернуть моральный облик этой падшей жертве судьбы, жизнь у нее покатится под откос… Он все вспоминал о тебе, дескать, тебе конец, не сегодня-завтра вытащат твой труп из-под моста или из-под скамейки на вокзале, под наркотическим кайфом и под слоновой мухой. Мол, проиграл он этот бой.

— Вот именно. А у меня наркотики к тому времени было давно пройденным этапом, не понравились они мне. Но он мне не верил…

— Он никому и ничему не верил.

— А что касается алкоголя, так ты сама знаешь: напиваюсь я очень умеренно, а тогда и вовсе собиралась возвращаться домой. И разврат мне тоже надоел хуже горькой редьки. Вот он меня изловил как раз по дороге домой и не поверил, что я возвращаюсь, не верил, что у меня вообще где-то есть дом. А раз он не поверил в правду, я рассердилась и стала врать как по нотам. Тогда он поклялся вывести меня в люди, и мне ничего другого не оставалось, как только от него слинять. Но на его паранойю с инструментами я успела полюбоваться во всех подробностях.

— Я его тогда подвозила, потому что он за тобой следил. И ведь поди ж ты, ни разу не сказал, как тебя зовут!

— Минуточку, — недоверчиво перебил Возняк. — Вы что же, об этом типе с лопатой первый раз в жизни между собой разговариваете?!

Обе дамы посмотрели на него, переглянулись и снова уставились на Возняка.

— Вот именно. Похоже, что так и есть, — холодно сказала Иоанна. — Может быть, второй раз. Во всяком случае, в подробностях — в первый.

— До сих пор мы о нем только полунамеками говорили, — едко дополнила Росчишевская.

— При оказии и очень редко.

— Почему?!

Обе неуверенно переглянулись.

— Да как сказать… Какое-то мерзкое послевкусие от него осталось. Такое неприятное, что вспоминать не хотелось.

— Пани Росчишевская, как долго вы его знали и когда это было?

— Лет семнадцать-восемнадцать назад, и эта воспитательная идиллия длилась четыре месяца.

Возняк быстро обернулся к другой даме.

— А вы?

Вторая вздохнула, огляделась и уселась на колоду для рубки дров.

— Я раньше. Я с ним познакомилась девятнадцать лет назад, а семь лет спустя разорвала эти отношения.

— Ты так долго выдержала? — удивилась Росчишевская и тоже села, на ощупь найдя за спиной мешок с торфом.

— Потому что все надеялась, что смогу его очеловечить. Кроме того, он не пытался меня вернуть на путь морали, разве что слегка отесать и одурить. В конце концов я ему выложила все, что думаю, и он этого не стерпел.

— Адрес! — рявкнул Возняк, не садясь ни на что, потому что за спиной у него лежала исключительно груда сухого тонкого хвороста.

— А что адрес?

— Адрес давайте. Где он жил?

— Где-то на Селецкой. Но я там в жизни не была и номера дома не помню… Нет, все-таки помню, Селецкая, пять, четвертый этаж, мы там проезжали, и он даже мне показал пальцем свой балкон. На балконе стояла какая-то девица, я слегка удивилась, но ни о чем не спрашивала, потому что наше знакомство было еще в самом начале и я хотела проявить такт и щепетильность. Он не любил нахальных расспросов.