Печаль без конца - Присцилла Ройал Страница 20

Ральф с неодобрением взирал на темнеющее небо. Мало того, что не прекращается дождь, морской ветер сделался еще пронзительней и настойчивей. Поеживаясь, коронер заторопился под один из навесов вблизи лазарета. Холод и дождь — это, в общем, противно, но тому, чем он сейчас собирается заняться, они могут поспособствовать.

Убийца почти наверняка находится в такую погодку именно тут. Только отъявленный глупец продолжит путь под таким ливнем. Не упуская из поля зрения тех немногих, кто слоняется по двору под дождем и ветром, Ральф решительно направился к входу в помещение, рассудив, что разумный человек, а убийца поневоле должен стать таким, сообразит, что безопасней всего сейчас было бы проникнуть в лазарет, для чего следует прикинуться куда более больным, чем он мог быть на самом деле, и там раствориться в общей массе среди настоящих больных. А заодно получить горячую еду и сухую постель. Чего доброго, этот негодяй еще уговорил сестру Кристину помолиться за его запятнанную кровью душонку, не открывая, конечно, того, что он совершил.

Ральф был почти уверен, что убийца ни за что на свете не стал бы останавливаться в деревенской гостинице, хотя и условия там получше, и белье почище, да и еда, и питье больше подходят для нормального мужчины. И для паломника тоже. Мясной пудинг и кружка хорошего вина — кто же сравнит это с постной монастырской пищей?.. Ральф был совершенно согласен с теми, кто так считает. Но его немного удивляло, что, насколько он знал, настоятельница Элинор тоже не возражала против открытия гостиницы, которая переманивала немало постояльцев и нарушала тем самым сложившиеся давние традиции. На гостеприимство монастыря претендовали теперь почти исключительно больные да еще небольшое количество странствующих монахов. Однако, в отличие от брата Мэтью, Элинор не предавала анафеме хозяина гостиницы и не призывала громы небесные на его бедную голову и на головы его поставщиков.

Все же для успокоения своей совести Ральф отправил Кутберта в гостиницу, чтобы тот вызнал, кто останавливался там сегодня или, может, возвратился туда после недолгого отсутствия. Кутберт вернулся с сообщением, что по причине жуткой погоды ни тех, ни других, к сожалению, не было, а те, кто уже остановился, никуда из гостиницы не выходили и, на радость хозяев, ели и пили в два раза больше, чем в другие дни.

Ральф мрачно кивал, слушая донесение помощника. Конечно, он предпочел бы расспрашивать обычных здоровых путников в приличной гостинице, где и сам имел бы возможность вкусить горячий мясной пудинг и запить его кружкой доброго эля, а не теребить расспросами больных несчастных людей. Не говоря уж о том, что убийца мог все же не задержаться в монастыре. Или что он настолько ловок, что Ральф его ни за что не разоблачит. В общем, коронер с неохотой, но допускал, что преступник может оказаться не глупее, а то и умнее его самого.

И все это отнюдь не способствовало улучшению его настроения, когда он распрощался наконец с Томасом у входа в монастырские кельи. Вообще, надо сказать, за годы пребывания в солдатах и потом в должности коронера, то есть следователя по делам о насильственной смерти, Ральф пришел к достаточно твердому убеждению, что вовсе не чертенята с раздвоенными хвостами специально вылезают из своей курящейся дымом преисподней, дабы навредить человечеству. Ничего подобного! Оно прекрасно это научилось делать само — вредить себе, — а посланцы князя тьмы только удовлетворенно кивают рогатыми головами да приветливо машут раздвоенными хвостами.

Про себя Ральф знал, что за свою не слишком долгую жизнь он успел уже понаделать и помыслить немало дурного, но знал также, что ему не чуждо, слава Богу, ощущение собственной вины и желание отрешиться от нее осознанием и покаянием.

Ведь не далее как сегодня, к примеру, он в течение нескольких часов испытывал соромное вожделение — мало того что к монахине, но почти одновременно к совсем юной девушке Гите, родной сестре друга своего детства. Когда Гита совсем недавно угостила его хлебом с сыром и произнесла что-то шутливое насчет того, что в пустом желудке чертенята играют в салки, он внезапно увидел, что она уже не ребенок, а настоящая женщина с тугими бедрами и тонкой талией, и, к своему стыду и ужасу, ощутил некое движение в своих чреслах.

Наверное, я более греховен, чем другие мужчины, решил он, но что-то говорило ему: это совсем не так, поскольку даже монахам, тому же Томасу, если судить порою по выражению их лиц и глаз, даже им никуда не деваться от этих чувств. Только они обязаны их таить, скрывать от всех, и в первую очередь — от самих себя. И не только эти чувства, но и все остальные — кроме одного: благоговения перед Господом. Однако Томас не сумел сегодня этого сделать и повел себя весьма странно. Чтобы не сказать — подозрительно… Отчего он был так напуган лицезрением трупа? — вновь и вновь спрашивал себя Ральф. И отчего этот несчастный безумец с таким ужасом взирал на Томаса? Какая между всем этим связь? Или просто цепь совпадений?..

Как в старой детской сказке, все начиналось сначала.

— Проклятье! — вырвалось у Ральфа, он в сердцах сплюнул и резко шагнул вперед, а какой-то человек, находившийся поблизости, в испуге отскочил в сторону.

Ральф даже не заметил его: решительно отбросив все посторонние мысли — о женских бедрах, о девичьей груди, — он направился к дверям в лазарет и вошел туда, осуждая себя, что не сделал этого намного раньше, а потратил уйму времени на осмотр трупа и разговоры. А убийца, небось, давно уже поел, пригрелся, уснул и, быть может, видит светлые сны. Чистые и невинные.

* * *

В больничной палате Ральф первым делом обратился к служителю.

— Слушаю, коронер, — откликнулся тот, повернувшись к Ральфу от женщины с шестью детьми, чьи лица были мелко усыпаны красными пятнами.

— Где сейчас этот… ваш сумасшедший плясун? — спросил Ральф.

— Спит, благодарение Богу.

— Я хочу поговорить с ним.

— Лучше оставить его в покое, коронер. Сестра Кристина только-только утихомирила его своими молитвами. Если разбудить, он снова подымет шум. Пожалейте, коли уж не больных и умирающих, то нас, кто ухаживает за ними.