Приговор, который нельзя обжаловать - Надежда и Николай Зорины Страница 20

Андрей вежливо покивал и тоже улыбнулся.

– Временный кризис… – Женщина задумчиво качнула головой. – Но это я так считаю, а Катя… Катя сразу же отчаялась и поставила на Сонечке крест. И оглянулась назад, на всю свою жизнь посмотрела глазами отчаявшейся, и поняла, что осталась у разбитого корыта: поэтической карьере дочери пришел конец, ее карьере матери необыкновенного ребенка пришел конец, а взамен – ничего. И тут она впала в другую крайность – совершенно забросила Соню, вышла на работу, попыталась вернуть подруг, попыталась вернуться в личную жизнь (все эти годы мужа своего, который ее просто боготворил, она словно и не замечала). Но работа в архиве увлечь ее не могла, у подруг были чуждые интересы, а мужа, оказалось, она совсем не любит. Так получилось, что долгие годы, с восьмилетнего Сонечкиного возраста, я ни с кем из них не общалась. В этом моя ошибка, моя вина, но… осознала я это, к сожалению, слишком поздно. Только когда Катя вышла на работу, мы стали видеться. Я работаю в том же университете, что и дочь, вы знаете. Но хоть встречались мы часто, почти не разговаривали, а месяц назад она сама ко мне приехала, домой, втайне от всех своих домашних, и все про себя рассказала. Впрочем, о многом я догадывалась и так – хоть и жила отдельно и вроде изолированно от них, но из виду не выпускала.

– Так вот почему вы прислали старую фотографию! – догадался Андрей. – У вас просто другой, где вы все вместе, не было. Только и всего! А я-то строил на этом… Как просто!

– Да, другой фотографии не было. Мне необходимо было, чтобы вы составили по возможности полное обо всех нас представление, копнули глубже, задумались и поняли.

– Лучше бы вы сразу все откровенно рассказали, я ведь не знал, что искать.

– Лучше. Но слишком трудно было на это решиться.

– Я все-таки не понимаю, почему вы считаете, что Екатерина Васильевна не погибла, а наоборот… совершила убийство? Из вашего рассказа это совершенно не следует.

– Потому что я не закончила. Вы меня перебили. – Аграфена Тихоновна посмотрела на него строгим, преподавательским взглядом.

– Простите! – смутился Андрей.

– Я начала рассказывать о том, как Катя приехала ко мне домой, – вздохнув, вернулась она к рассказу. – Видимо, дочь тогда уже начала продумывать свой план – план преступления. Она говорила, что вот если бы все можно было исправить, изменить жизнь, родить себе новую девочку. Эта ее фраза меня просто убила. Я… Мы поссорились, опять, как тогда, семь лет назад. В тот день, когда произошел взрыв, у меня не было пар, и я узнала о том, что случилось, чуть ли не последней, уже ближе к вечеру. Но накануне я видела, как Катя пронесла на работу большую сумку. И еще – вот это, пожалуй, самое главное: наша дальняя родственница, двоюродная сестра Кати, Евгения, неделю назад пропала без вести.

Аграфена Тихоновна без сил откинулась на спинку кресла. Нужно было срочно что-то сделать, как-то помочь, разуверить – хотя бы на время, хотя бы на эту только, самую, может быть, страшную для нее минуту.

– Но ведь это еще не доказывает, – осторожно начал Андрей, страдая всей душой за пожилую и, вероятно, больную женщину. – Неужели вы думаете, что Екатерина Васильевна могла убить свою сестру? – Получилось неуклюже и грубо, он это понял и стал страдать еще больше.

– Все не совсем так, как может показаться на первый взгляд. – Аграфена Тихоновна опять тяжело, с натугой перевела дыхание. – Евгения уже много лет страдает хроническим алкоголизмом, совершенно опустившийся человек. К тому же у нее туберкулез, цирроз печени. Разрушенный организм. Сколько ей оставалось жить? Может, пару лет, а может, и меньше. Да и как жить? Думаю, Катя рассуждала именно так.

– Но зачем ей все это понадобилось?

– Вы не понимаете? Жизнь изменить, начать все сначала… Это же очевидно!

– Вовсе не очевидно. Чтобы изменить жизнь, не нужно кого-то убивать, можно просто развестись, уехать в другой город, может быть, снова выйти замуж.

– Вы не понимаете! – Аграфена Тихоновна с отчаянием посмотрела на него. – Впрочем, то, что для меня очевидно, для постороннего… Но вы-то не совсем посторонний, вы-то уже должны были вникнуть в суть обстоятельств. Это не рядовая, обыкновенная семья, где можно запросто развестись, от которой можно просто уехать. Это Королевы! Новую жизнь можно начать, только умерев в старой, иначе она не отпустит. Тут надо понимать. Я думала, вы поняли.

– Мне трудно было что-то понять, – стал оправдываться Андрей. – Вы мне ничего не рассказали, а те материалы, которые я нашел в папке, ни о чем таком не свидетельствовали. По чему я мог судить? По старой фотографии? По адресам и месту работы членов семьи? По стихотворным сборникам Сони? По нескольким газетным вырезкам?

– Да, наверное, вы правы. Я должна была рассказать с самого начала. Но если бы вы знали, как это трудно, как трудно! Поставьте себя на мое место. Когда я все это себе представила… Как Катя не спеша и хладнокровно подыскивает новое место жительства, просматривает проспекты, газеты, выбирает варианты, останавливается на каком-то более подходящем. И продолжает жить в семье, разговаривает с мужем и дочками, готовит еду, убирает в квартире, а сама думает, каждую минуту думает: недолго осталось мучиться, скоро, очень скоро все переменится. Выбирает жертву. Впрочем, выбирать тут особо нечего – Евгения настолько удобная и во всех отношениях подходящая кандидатура. Обмануть ее ничего не стоит – за бутылку водки она пойдет на все, не скоро ее хватятся – кому интересна эта пьянчужка? Ни семьи у нее, ни работы. Я думаю, Катя договорилась с ней заранее, сочинила какую-нибудь легенду и поселила за несколько дней до назначенного срока где-нибудь – скорее всего, не в гостинице, чтобы не оставлять улик. А в тот день попросила подменить ее на работе. На часок, не больше. Ей, мол, нужно срочно отлучиться, а вдруг проверка? Так вот Евгения, в ее одежде, тихонько пройдет, откроет кабинет, сядет за стол (стол стоит таким образом, что сидящий оказывается к двери спиной), и, если кто заглянет, не заметит подмены. Одно неудобство – в архиве всегда очень холодно, но под столом у нее обогреватель.

Аграфена Тихоновна закрыла глаза, откинула голову. Лицо ее опять посерело, но дышала неслышно, без натуги, незаметно. Если бы не плотно сжатые губы, можно было бы подумать, что она умерла. Андрей пристально, не отрываясь, смотрел на нее, он только сейчас понял, до чего же она старая, дряхлая просто, и как же измучена! Все, о чем она рассказала, вероятно, чистая правда, и Аграфена Тихоновна не только об этом догадывается, предполагает, думает, но знает наверняка. Только непонятно, зачем в таком случае она обратилась к нему?

– Катя уехала по документам Евгении или, что еще вероятней, сделала себе фальшивый паспорт, – проговорила она глухим голосом, не открывая глаз.

– Я вам очень сочувствую, Аграфена Тихоновна. – Андрей резко двинулся на стуле – стул, царапнув ножкой об пол, издал пронзительный писк. – Только не знаю, как вам помочь. Если все так…

– Как помочь? – Женщина открыла глаза, привстала, снова опустилась в кресло. – Вы спрашиваете, как помочь? – Голос ее задрожал. – Вы можете мне помочь, о, очень можете! И помогите, помогите, умоляю вас: разыщите убийцу моей дочери, опровергните фактами мой рассказ. – Она разрыдалась.