Камень погибели - АНОНИМYС Страница 20

Однако вместо Бай Лана в камеру вошел одноглазый начальник охраны в сопровождении двух конвоиров. Они сняли с Загорского истершиеся веревки и заковали его в тяжелые кандалы. Надо признать, это мало походило на радужную картину освобождения. И действительно, с какой стати его освобождать просто так? Он ученый, иностранный подданный. Вероятно, за него запросят много денег. Вопрос только – у кого именно? Можно представить, как удивится русский посланник в Пекине Василий Николаевич Крупенский, когда узнает, что его превосходительство Нестор Васильевич Загорский занимается теперь археологическими изысканиями. Впрочем, он ведь известен своей оригинальностью, так что и удивляться, пожалуй, особенно нечему. Если Загорский стал археологом, значит, так нужно для блага России. Он может стать вообще кем угодно, хоть буддой Майтрейей. Единственное место, на которое, пожалуй, ему не позволят замахнуться, это трон государя императора, вот уже триста лет надежно занятый самодержцами из рода Романовых. Да ему, впрочем, этот трон и не нужен – в ближайшие годы звание Императора Всероссийского, Царя Польского и Великого князя Финляндского не обещает ничего, кроме неприятностей и огорчений. А все потому, что растут в отечестве нашем богоспасаемом вот такие же волки-бунтовщики, и наверняка очень скоро их будет царство, и сила, и слава – если уж не во веки веков, то на какой-то весьма длительный срок.

Впрочем, очнулся Загорский, о каких русских волках разговор, когда ты сидишь в центре Китая, закованный в кандалы, и будущее твое представляется туманным и непредсказуемым не только тебе, но и, вероятно, самому Господу Богу.

Едва только тюремщики ушли, в небольшое зарешеченное окошко заглянул Суй Жэнь.

– Господин Дэ Шань, – громко зашептал толмач, – я узнал, где держат ваших друзей. Слуга ваш сидит в отдельной камере в каменном доме на севере станции, а иностранцы – на юго-западе Лохэ.

Настоящий пекинец, подумал Загорский. Как известно, даже на вопрос доктора, «где болит», пекинец вполне может ответить «в восточной стороне живота». Связана такая географическая определенность с тем, что столица Китая ориентирована по сторонам света, так что там всегда можно определить, где север, запад, юг и восток.

Но тут размышления Загорского были прерваны – и прерваны весьма грубо. Голова толмача внезапно исчезла из виду, вслед за тем раздался глухой удар и писк, словно крысе защемили хвост. Дверь распахнулась, и в темницу влетел перепуганный Суй Жэнь. Не устояв на ногах, он мешком повалился в ноги Нестору Васильевичу. Следом за толмачом решительным шагом вошел сам командующий Бай Лан. Рот его был оскален, глаза метали молнии.

– Предатель, – рявкнул он на толмача; тот, продолжая лежать, пытался что-то сказать в свое оправдание, но командующий не стал его слушать.

– Молчать, – велел ему Белый Волк и обратился к Загорскому. – Так значит вы, господин Цза го си, решили меня обмануть. Думали, что я не раскушу вашей двойной игры, что попадусь на удочку? Позвольте сказать, что вы ошиблись. Сегодня на рассвете и вы, и ваши друзья, и этот мерзавец – все будете казнены. И, кстати, вас казнят последним, так что вы сполна насладитесь муками своих товарищей.

Сказав так, командующий повстанческой армией вышел вон. Вместо него снова показался одноглазый садист – начальник охраны. Рядом с ним были два конвоира, которые забили в колодки на этот раз уже Суй Жэня, после чего двери за ними закрылись.

– Простите меня, – помятое лицо толмача было печально. – Простите, я подвел вас.

– Не извиняйтесь, – отвечал Загорский, – вы сделали, что могли. Это я вас подвел, не вовремя оказавшись на вашем пути.

– Это ничего, – сказал китаец, – я верю, что вы спасетесь. Вы благородный человек, а благородных людей хранит Высочайший Верховный старец Тайша́н Ла́о-цзю́нь ^[28].

Нестор Васильевич удивился: выходит, Суй Жэнь полагает, что спасется только Загорский. А как же сам толмач?

– Я простой человек, – грустно отвечал тот, – простых людей защищает всемилостивая бодхисаттва Гуаньинь. А у нее обычно столько дел, что не до всякого руки доходят.

– Ну-ну, – сказал Загорский, – к чему дурные мысли. Если спасемся, то спасемся вместе, это я вам обещаю.

Конечно, в нынешнем своем состоянии ничего и никому Загорский обещать не мог, однако сейчас это было не важно – гораздо важнее было поддержать бодрость духа в товарище по несчастью. Уныние – не только смертный грех, но и смертельно опасный – особенно когда находишься в сложных обстоятельствах. Уныние мешает четкой работе мозга, уныние создает в уме некую обреченную предопределенность. Сколько человек погибли только потому, что в тяжелых обстоятельствах поддались унынию вместо того, чтобы пытаться что-то придумать.

Впрочем, уныние не всегда достойно презрения. Есть чувства, близкие к унынию, однако более благородные по своей природе. Например, отчаяние. Оно может быть рождено пониманием несовершенства мира, его несоответствия идеалу. Ну вот, скажем, придумал некий ученый универсальную еду, которую очень легко добывать или создавать из самых простых и дешевых продуктов – например, древесины, глины, воздуха. Благодаря удивительному озарению человек этот решил проблему голода на земле. Но мир, вместо того, чтобы воспользоваться таким необыкновенным открытием, объявляет этого ученого преступником и сажает в тюрьму, под замок. Там, в тюрьме, он и умирает голодной смертью. Такой порядок дел, разумеется, способен вызвать отчаяние, и природа этого отчаяния будет благородной. Хотя даже и в этом случае не нужно окончательно опускать руки. Весь мир, конечно, все равно не спасти, но можно спастись хотя бы самому. Вот этим и займемся в ближайшие часы, решил Загорский.

Однако это было легче сказать, чем исполнить. Кандалы и цепи, которыми приковали к стене Загорского и его товарища по несчастью, были на диво прочны, разломать их не представлялось возможным. За годы, уже прожитые им на земле, Нестор Васильевич понял, что есть нечто такое, что можно было бы назвать предопределением. Русская пословица выражает это в яркой, хотя и грубоватой форме: кому суждено быть повешенным, тот не утонет.

На практике, однако, это не значит, что всякий раз, проснувшись, нужно идти во двор и прыгать в колодец головою вниз. Раз не утонешь, два не утонешь, а на третий, глядишь, все сложится самым неожиданным образом. Запас терпения у судьбы ведь тоже не безграничен. Таким образом, утонуть при желании все-таки можно, а вот как поступить с виселицей, которую, похоже, приготовила тебе жестокосердная судьба? Возможно ли тут хоть какое-то сопротивление?

Когда ты еще молод и полон сил и надежд, смерть кажется вещью совершенно невероятной. Один поэт написал об этом ощущении очень ясно: «Неужели я настоящий, и действительно смерть придет?» Однако с возрастом ты понемногу начинаешь понимать, что все-таки ты настоящий, и что смерть – дело не только возможное, но и неизбежное. И тем не менее, если ты не тяжело больной человек, измученный страданиями, мысль о смерти ты стараешься отодвинуть на дальние горизонты ума или и вовсе куда-нибудь в угол, так, чтобы не смущала она пусть и поблекший с годами, но все же такой соблазнительный праздник жизни…